— Пуэрта-Реаль ближе, — сделал он встречное предложение. — Там в сторонке есть некая полянка или, если угодно, лужок, который просто мечтает, чтобы кто-нибудь на него прилег.
Высокий вздохнул, как бы говоря: «Ничего не поделаешь…»
— Этому сеньору нужен секундант. Чтоб потом не говорили, что нас было двое на одного.
Губы Алатристе слегка дрогнули в улыбке. Опять же — ничего не скажешь: резонно. Королевскими эдиктами дуэли в Неаполе были запрещены, а кто этот запрет нарушал, отправлялся либо за решетку, либо на виселицу, если у него не находилось влиятельных заступников. Тем не менее, поединки происходили постоянно, но требовали еще более неукоснительного соблюдения правил, особенно если сходились на них люди из общества. Стало быть, рассудил капитан, надо будет одного — вот этого, низенького — убить, а второго оставить в таком виде, чтоб оказался способен рассказать, что все было честь по чести. Впрочем, без секундантов вполне можно приколоть обоих и, как говорится, поминай как звали: «Если где тебя и видел, то, прости, не помню, кто ты».
— Мы уладим этот вопрос по дороге, если вы, сеньоры, соблаговолите обождать минутку. — Он показал вверх, где в самом конце этой улочке был поворот направо. — Мне надо покончить там с одним дельцем.
Оба сначала переглянулись — несколько обескуражено, — а потом кивнули. Алатристе совершенно спокойно повернулся к ним спиной — жизнь давно уж научила его, когда можно это делать, а когда не стоит — и одолел последние несколько ступеней, слыша за спиной шаги двинувшихся следом испанцев. Спокойные, неторопливые шаги, отметил он про себя с удовлетворением, лишний раз убедясь, что имеет дело с порядочными людьми. Свернув за угол, прошел под аркой — столь же узкой, как и вся эта улочка — к скудно освещенной таверне. Убедился, что попал именно туда, куда хотел, что шпага и кинжал не запутаются в полах плаща, когда придет им время выскользнуть из ножен, надвинул шляпу и, не обращая больше внимания на своих невольных спутников, переступил порог. Застегнул крючки кожаного нагрудника, поддетого под плащ, ощупал пистолет за поясом. Таверна была из самых захудалых — несколько столов под открытым небом. На земляном полу копошились куры. Посетителей было числом десятка два, видом — итальянцы, родом — проходимцы последнего разбора.
Алатристе, не привлекая к себе внимания, подошел к хозяину, отозвал его к сторонку, оделил серебряной монетой и спросил, где можно найти Джакомо Колапьетру. И через мгновение уже приближался к столу, за которым в компании двух собутыльников, засаленных до степени накрахмаленности, выпивал, одновременно тасуя колоду, неприятный худосочный субъект с накладкой, прикрывающей плешь, с торчащими, как два свясла, усами.
— Не удостоит ли меня ваша милость кратким разговором наедине?
Флорентинец, в эту минуту отделявший королей от валетов, один глаз прижмурил, а другим испытующе оглядел новоприбывшего. Затем пожевал губами и, кивнув на своих спутников, недоверчиво ответил:
— Noscondo niente a mis amichis[25], — дохнув при этом на капитана смрадным перегаром дешевого, безбожно разбавленного вина из тех, которыми бы, как говорится, не досуг скрашивать, а заборы красить. Алатристе краем глаза оценил обоих амичи. Итальянцы, без сомнения. Брави[26], но не очень, видали мы и не таких. Если даже у обоих под рукой короткие тесаки. У шулера на поясе тоже висела этакая шпилька пяди в полторы длиной.
— Слух прошел, будто вы, сеньор Джакомо, набираете умелых людей для одного деликатного дельца?
— Non bisogno nesuno piu. Буольче мние никого не нуджно.
Усмешка Алатристе стала режущей, как осколок стекла:
— Я, должно быть, плохо объяснил. Дельце свое вы затеваете против одного моего доброго приятеля.
Колапьетра перестал тасовать карты и переглянулся с дружками. Потом внимательней вгляделся в лицо капитана. Под нафабренными усами мелькнула улыбка.
— А к приятелю этому, юному испанцу, — продолжал как ни в чем не бывало Алатристе, — коего вы решили заказать, я весьма привязан.
При этих словах Колапьетра презрительно расхохотался:
— Пошел-ка ты.
И вслед за тем, метнув быстрый взгляд на своих присных, сделал попытку привстать, но продолжалась она ровно столько времени, сколько потребовалось Алатристе, чтобы извлечь из-под плаща пистолет.
— Сели все трое, — медленно и спокойно сказал тот, видя, что мысль его дошла. — Иначе худо будет. Капичи?[27]
Вокруг Алатристе и у него за спиной стало очень тихо, но он не отводил глаз с троих мерзавцев, ставшей бледными, как восковые свечи.
— Руки на стол. Шпаги — отставьте.
Не оборачиваясь, чтобы никто не усомнился в его решимости, он перебросил пистолет в левую руку, а правой взялся за эфес шпаги — на тот случай, если придется расчищать себе путь к выходу. Едва переступив порог, он рассчитал все это, включая и отступление вниз по улице. Если возникнут осложнения, главное — надо будет добраться по Чоррильо, а там уж непременно встретится кто-то из своих. Он мог бы, конечно, отправляясь в это предприятие, прихватить с собой, скажем Себастьяна Копонса или мавра Гурриато, который был бы до смерти рад прикрыть ему спину, — но не было бы того эффекта.
— Теперь слушай, каналья.
И, приставив дуло почти вплотную к восковому лбу шулера, выронившего колоду на пол, Алатристе, сам придвинувшись так близко, что едва не щекотал его усами, не повышая голос, точными и недвусмысленными словами изложил в больших подробностях, что именно он сделает с Джакомо Колапьетрой, прихлебателями его и всей родней до седьмого колена, если тот осмелится еще когда-нибудь предъявить претензии к кому-либо из его, капитановых, друзей. И если даже кто-то из них поскользнется на улице и шлепнется на мостовую или, не дай Бог, понос его пробьет или четырехдневная лихорадка оттреплет, спрошено будет с флорентинца, и спрошено строго. А ему, Диего Алатристе, имеющему жительство в Испанском квартале, на постоялом дворе Аны де Осорио, нет надобности подряжать кого бы то ни было, чтобы зарезать там кого или приколоть. В числе прочих причин еще и потому, что он сам берет подряды такого рода. Капичи?
— И объявляю во всеуслышание: чуть что — и я буду здесь или где-нибудь еще, на каком-нибудь темном углу, чтобы выпустить тебе кишки. Я понятно объясняю?
Шулер — он был явно обескуражен — коротко кивнул. Лицо у него было такое, что поблескивающий на поясе кинжал только подчеркивал его сожаления достойный вид. Ледяные светлые глаза Алатристе, в упор уставленные на него, завораживали не хуже пистолетного дула: накладка на темени Колапьетры чуть съехала вбок; и обуревавший флорентинца ужас было не только виден, но и ощутим кисловатым влажным запахом, исходившим от него. Капитан поборол искушение ткнуть его в лоб стволом — ни к чему это, наперед никогда не узнаешь, как поведет себя человек.
