Князь закашлялся, словно у него в горле застряла шелуха от семечек тыквы.
Капитан ждал.
Если бы князья, сидевшие за столом, придвинувшись к капитану, насколько им позволяли кресла, взглянули в этот миг на стоявшего над ними «уездного», то им многое могли сказать внезапно залившая лицо гостя бледность и желваки, вспухшие на скулах.
— Так как, князь?
— Я думал, как лучше…
— Немедленно освободить, — сквозь зубы процедил капитан.
— Как? Сейчас? Я…
— Немедленно. Иначе именем губернатора я буду вынужден арестовать вас, князь.
— Как?! А письмо… господина Альфтана…
— О том, что вы держите людей в подвале, мы узнали уже в дороге, князь! В дороге! — отчеканил капитан. — Губернатор же на все время нашей инспекционной поездки предоставил нам полную свободу действий, вплоть до расстрела саботажников. Расстрела без суда, господа! Я прошу это запомнить…
— Как вы это будете делать? — съязвил Цагарели. — Вдвоем с уездным начальником?
— Оставьте шутки, князь Цагарели! Мы спешили выполнить поручение полковника. В полдне пути за нами рота солдат. С пулеметами. Эта рота два дня назад раздавила осиное гнездо Антона Дриаева. А там было немало отъявленных головорезов. Не чета вашим дружинникам… с винтовками без патронов…
Последние слова капитана развеяли сомнения Амилахвари.
— Нодар! — внезапно осевшим, будто перехваченным голосом крикнул он. — Нодар!
От пестрой толпы у подножия холма отделился всадник на широкогрудом, крепконогом жеребце. Он расторопно подскакал к судейскому столу.
— Скачи в замок, Нодар! Немедленно освободи всех, кто сидит в подвале.
— И старуху Мелу со стариком?
— Я же сказал: всех! — рявкнул прорезавшимся голосом князь. — Всех! И немедленно.
Всадник пожал плечами, разворачивая коня. Что-то неуловимо знакомое почудилось ему в облике чернобородого красавца в дорогой черкеске с перевязью, на которой висела дорогая шашка. Но тот стоял полуотвернувшись, что-то тихо говоря высокому офицеру в капитанских погонах. Стой чернобородый красавец лицом к княжескому управляющему, тот разглядел бы, что правая рука его не на поясе, а на кобуре нагана.
Когда посыльный князя дал наконец шпоры коню, гости позволили себе забыть о делах.
— Что ж мы, господа, — сказал уездный, — все насухую говорим. Уже и горло дерет. Если, капитан, у вас все, то почему бы нам не выпить с князьями? Ведь мы все-таки на празднике. И не у врагов наших, а у друзей!
— Золотые слова! — подхватил Амилахвари, решив гостеприимством скрасить свою промашку с этими, черт бы их побрал, арестантами.
«Все новый управляющий, Нодар. Он подбил бросить в подвал родных Хубаева, Карума, Сослана. Мол, узнает об этом Васо, непременно кинется их освобождать, а мы его из-за стен замка пулями, пулями. Живи, Амилахвари, своим умом. Слушай советчиков, а поступай по-своему».
Не дожидаясь служки, князь наполнил шампанским высокие кубки, преподнес их гостям.
— А когда же скачки, господа? — спросил уездный начальник, устраиваясь в кресло поудобнее. — Давно не видел хороших лошадей!
Он охотно осушил кубок, поселив спокойствие в княжеских душах: человек, который так аппетитно пьет шампанское, не может бесконечно думать о делах и портить им так неплохо начинавшийся праздник.
Капитан же лишь пригубил из кубка:
— Чем же собираетесь порадовать победителя, господа?
— Лучшему наезднику — десять царских золотых!
— Неплохой куш!
— Князь Амилахвари учредил! — язвительно сообщил Цагарели. — Даже в долю нас не взял.
— Я мог бы и двадцать золотых дать.
Амилахвари то ли не уловил издевки, то ли решил оставить ее без внимания. Он мигнул служке, и тот вновь обежал хозяев и почетных гостей, наполняя опустошенные кубки. Один капитан предупредительно выставил ладонь: у него, мол, еще вполне достаточно. И это от Амилахвари не ускользнуло.
— Что-то вы, капитан, отстаете? Я говорю, и двадцать золотых бы назначил — риска никакого. Мой приз моей же лошади и достанется.
— Что вы говорите? — поднял брови капитан. — У вас ахалтекинцы?
— Нет, у меня, дорогой, арабские скакуны. Целая конюшня!
— Я, пожалуй, попробую с ними потягаться на своем, — сказал, поставив на стол кубок, капитан. — Хотя бы для того, чтобы доказать: наши кабардинцы не хуже хваленых арабских скакунов!
— Да сопутствует вам удача, капитан! — опять процедил Цагарели, а Цицнакидзе искренне обрадовался:
— Пусть дорога у вас будет без ухабов!
«Если бы этот молодец оставил на хвосте хваленую серую Амилахвари, — подумал он, — я бы сегодня испытал подлинное удовлетворение. Мои-то джигиты вряд ли отличатся».
Когда тот, козырнув уездному, побежал к оставленным внизу лошадям, он крикнул вдогонку:
— Я ставлю на вас, капитан!
— Не продешевите, князь! — обернулся, сверкнув белой подковой ровных зубов, офицер, и Цагарели опять заметил, что его Нато приложила к глазам бинокль, ведя им вслед за капитаном…
Вот он вскочил в седло, вот поскакал к месту, откуда должна была начаться гонка, вот смешался с толпой.
Амилахвари вынул белый платок и замахал им над головой. Распорядитель склонил голову — понял, дескать, — и поднял обе руки, призывая участников скачек к вниманию; видно, он еще раз объяснял им, где следует сделать поворот.
Хлопнул выстрел карабина. Пестрая масса принаряженных всадников, среди которых выделялись наездники с лентами на папахах, ринулась вперед, свистя и улюлюкая, поднимая клубы пыли.
— Смотрите! — кричал радостный Амилахвари. — Мои сразу ушли вперед. И главное, серая.
— Там кто-то еще на месте остался! — щурился Цагарели. Он не выдержал мук ревности и, рысцой протрусив к жене, отнял у нее бинокль.
— Это же капитан!
— Что вы говорите? — посочувствовал Амилахвари. — Неужели?
— Очевидно, он взглянул на ваших арабских скакунов и понял, что ему их не обойти, а? — покачал головой Цицнакидзе.
— Вот и хорошо сделал, — опустошил в волнении еще один кубок Амилахвари. — Чего ему позориться? Глядите, господа, моя серая опередила всех на два корпуса!
— Господин уездный! — завопил Цагарели, словно тот мог сейчас помочь капитану. — Смотрите, что делает наш гость! Ай, ай, ай! Вот досада! У него лошадь заупрямилась!
Уездный, однако, был невозмутим:
— Он просто поднял лошадь на дыбы, дорогой князь.
— Зачем?
— Очевидно, хочет всех пропустить вперед, чтоб не мешали.
— А время? — ахнул тот.
— В толкучке легко сломать ногу. Ему жалко лошадь и свою шею.
— Вы шутите?
