— Вот как! Я очень рад за вас!
— Церемония будет очень скромной, — продолжала она. — Для всех наше венчание — тайна. Я не сообщила ничего твоей бабушке. Я опасаюсь, если она узнает, то непременно попытается что-то сделать, чтобы помешать этому венчанию. Никто из прислуги даже об этом не знает.
— Пожалуй, это правильно, — согласился Алексис. — Если бабушка узнает о венчании, то еще, не приведи Господь, ворвется в церковь со свитой и потребует прекратить церемонию, или задумает похищение. От неё можно всего ожидать!
— И ещё мы боимся недовольства со стороны духовного ведомства, прибавила она. — Ведь я только что развелась, и вот — снова под венец. Любой шум может все разрушить.
— Это верно.
— И хотя наше венчание будет напоминать скорее какой-то ритуальный обряд, нежели истинное венчание, — подытожила она, — но оно очень важно для нас. И мы хотели бы, чтобы ты присутствовал на нем.
— Если для вас это важно, то важно и для меня, — ответил Алексис.
— Благодарю тебя, милый. А теперь, с тобой бы хотел поговорить…
Подобно своему сыну Елизавета так же смутилась, не зная, что ей следует в данной ситуации сказать: «твой отец» или «граф Вольшанский». И подобно своему сыну она решила ничего не говорить. Она подвела отца и сына друг к другу и торжественной интонацией голоса, которую несколько смягчили нежные нотки, произнесла:
— Я думаю, вам нужно многое сказать друг другу. А я пока ненадолго вас оставлю.
Она ушла, оставив отца и сына наедине друг с другом. Алексис жестом предложил Владимиру присесть на диван, расположенный напротив камина. Владимир присел на один край, Алексис — на другой. Некоторое время они молчали, затем Владимир первый произнес:
— Никогда не думал, что со мной такое может случиться! Вдруг после стольких лет узнать о том, что у тебя есть сын, да ещё такой взрослый. Для меня это было огромной неожиданностью! Впрочем, для вас было не менее неожиданно узнать, что вы не сын князя Ворожеева!
— Да, это было неожиданно.
— Мы были разлучены при таких обстоятельствах, в которых нельзя никого винить.
— Я все знаю, — сказал Алексис. — И я никого не виню.
Владимир с восхищением и нежностью посмотрел на него.
— Ты замечательный! — произнес он. — Ты не возражаешь, если я буду обращаться к тебе на «ты»?
— Разумеется, не возражаю. Вы же мой…
— Твой отец, — произнес за него тот.
— Да.
— Я всегда мечтал о таком сыне, — откровенно признался Владимир. — Я очень рад, что все так сложилось. Я рад, что ты мой сын! Мою радость омрачает лишь то, что я не знал тебя раньше.
— У вас все так легко и просто, — с какой-то печалью сказал Алексис.
— А у тебя, как я понял, все очень сложно, — заметил Владимир. — И я тебя понимаю. Наверное, все так и должно быть.
— Понимаете? — с недоверием произнес Алексис. — Как вы можете понимать, то что я сам не понимаю?
— Видишь ли, Алексис, любовь родителей несколько отличается от любви детей, — объяснил Владимир. — Родительская любовь появляется тогда, когда появляется на свет их ребенок. И даже ещё раньше. Он ещё не появился на свет, а его уже любят. Любят, потому что он продолжение их, часть их, потому что он несет в себе радость и по многим другим причинам. Любовь детей же появляется тогда, когда их окружают заботой, теплом, вниманием. Я люблю тебя, потому что ты мой сын. Впрочем, ещё до того, как я узнал, что ты мой сын, я испытывал к тебе большую симпатию. И я не раз говорил об этом Елизавета. А когда я узнал, что ты мой сын, со мной произошло что-то необыкновенное и прекрасное. Но для того, чтобы с тобой произошло подобное, я должен стать для тебя хорошим отцом.
— Пожалуй, это так, — согласился Алексис. — Однако это ещё не самая большая сложность.
— Какая же тогда самая большая?
— Я никогда не любил князя Ворожеева, — признался Алексис. — И я часто испытывал угрызения совести по этому поводу. Как благородный человек я считал, что не любить родного отца — значит не любить род, от которого ты происходишь, не уважать своих предков. Вам известно, какое значение имеет для любого дворянина понятие «род»? Огромное. В нем заключается смысл его дворянского происхождения. Для меня все это тоже имело огромное значение. Возможно, этим объясняется то, что я проявлял до последнего времени почтительность по отношению к князю Ворожееву. Но в душе я часто осуждал его, злился на него. Иными словами, я чувствовал одно, я вел себя по-другому. И мне от этого было скверно. И теперь нечто похожее происходит в моей душе.
Алексис виновато опустил глаза.
— Продолжай, — произнес Владимир. — Я тебя внимательно слушаю.
— Теперь, как выяснилось, у меня другой отец. Следовательно, я происхожу от другого рода, у меня другие предки, другие корни, и я должен их любить и почитать. Но все это мне совершенно незнакомо! Если раньше я должен был почитать то, что мне не нравилось, чем я не мог гордиться и восхищаться, то теперь я должен почитать то, что мне незнакомо и чуждо. В этом есть нечто похожее! Вы не находите?
— Нахожу, — согласился Владимир.
— Я чувствую себя так скверно!
— То что ты чувствуешь, вполне естественно, — с нежной отеческой улыбкой произнес Владимир. — Любой бы в подобной ситуации чувствовал себя так же. И не нужно винить себя!
— Здесь не только чувство вины. Меня будто бы чья-то могущественная рука переметнула на другую сторону. И я, как подчиненное ей существо, должен принять эту другую сторону, словно свою собственную.
— А твоя душа противится её принять?
— Моя душа не противится её принять, — возразил Алексис. — Моя душа противится подчинению. В общем, все смешалось. И я сам не могу в этом разобраться да и, пожалуй, объяснить как следует, не могу.
Владимир всерьез задумался над словами сына.
— Я хотел бы дать тебе один совет, — произнес Владимир. — Возможно, я слишком тороплюсь взять на себя роль, которую пока ещё не заслужил. И все же я возьму её на себя. Алексис, запомни хорошо: никто не должен заставлять себя любить кого-то или что-то. Любовь — это чувство, которое возникает само. И если этого чувства нет, в том не твоя вина. То же касается уважения, восхищения и других чувств, которые возникают в нашей душе без нашей воли. Ты говоришь, что испытывал угрызения совести. А за что? За то что, твоя душа не подчинялась каким-то общепринятым нормам?
— Пожалуй, да, — ответил Алексис и опустил глаза.
— Нельзя испытывать угрызения совести оттого, что в твоем сердце нет любви или восхищения. Можно испытывать угрызения от каких-то своих действий или поступков, но не от своих чувств. Стало быть, твои угрызения совести неуместны, ни ранее, ни тем более сейчас.