И было от чего! В руках молодая вдова держала… Ну, конечно, альбом. И в нём, разумеется, были рисунки. И просьба, естественно, касалась просмотра и оценки её художественных упражнений. И уж, само собой, отказать не было ни малейшего шанса, экий карамболь… А так хотелось! Но в салоне его просто не поняли бы.
— Давайте, — меланхолически сказал Сергей, протягивая руку.
Рисунки Варвары были по-детски непосредственны и по-детски же неумелы. Домашний интерьер, садовый пейзаж, пригревшаяся на подоконнике кошка… Листая страницы альбома, Сергей мрачно размышлял, как бы потактичнее объяснить начинающей художнице, что говорить пока не о чем. Варвара, чуть дыша, заглядывала ему в глаза. За спиной сопел Стецкий, весь вечер не отходивший от Бобринской. Ну, как было казнить надежду и ожидание похвалы?
— А что, — сказал Сергей наконец, презирая себя. — Мило. Очень мило. Мне нравится.
Глаза Варвары широко раскрылись.
— Правда? — пролепетала она, часто-часто обмахиваясь веером.
— Талантливо, не так ли? — подхватил Стецкий.
— Н-ну, о таланте говорить ещё рано, — возразил Сергей. Ври, да знай меру. — Видите ли, Варвара Фёдоровна, кроме таланта надобно ещё и ремесло. Проще говоря, в живописи, как и в любом деле, есть своя техника. И пока человек ею не овладеет, художник из него не получится. Рекомендую вам как следует позаниматься с педагогом. Год или два.
— А потом?
— А потом вы научитесь рисовать, и, возможно, перед вами откроется дорога в искусство. Пока же позвольте дать вам маленький наглядный урок…
С этими словами Сергей достал из внутреннего кармана визитки изящный футляр с карандашами (всегда носил с собой, — мало ли где и когда накроет вдохновение) и на чистом листе альбома в течение трёх минут набросал портрет Варвары. Конечно, то был эскиз, но эскиз, хорошо передающий красоту и молодую женственность Бобринской: нежный овал лица, прямой носик, маленький пухлый рот, большие глаза и по-девчоночьи очаровательные кудряшки у висков…
— Вы просто волшебник! — выдохнула Варвара, заворожённо следившая за быстрыми, уверенными движениями Белозёрова.
— Ничуть, — сказал Сергей, заканчивая портрет. — Я просто умею рисовать. Чего и вам желаю. Учился этому долго и, надеюсь, не зря…
— Да уж точно, что не зря, — сказал Стецкий, переводя взгляд с оригинала на портрет.
— A-а, вот и Дмитрий Матвеевич! — воскликнул Сергей, угрожающе занося карандаш. — Поди-ка сюда…
Неожиданно им овладело весёлое настроение. Повинуясь ему, так же быстро изобразил приятеля. При этом слегка подправил изображению нос, чуть увеличил глаза и придал лицу мужественное выражение. Теперь в альбоме на соседних листах было два портрета. Варвара смотрела на Стецкого, а Стецкий на Варвару. Понимай, как хочешь… Кажется, Стецкий замысел Сергея понял правильно и украдкой, с чувством, пожал руку. А Бобринская вдруг заалела и улыбнулась.
Вернув пунцовой Варваре альбом, Сергей спрятал футляр с карандашами в карман. Рука наткнулась на плотный бумажный прямоугольник. Это было письмо из Парижа, которое передал издатель Викентьев. Сергей достал конверт. Он был надписан по-французски крупным твёрдым почерком. "Господину Белозёрову лично". Интересно всё-таки, кто же пишет, поклонник или поклонница? Хотя почерк вроде мужской…
— Сергей Васильевич, можно вас отвлечь? громко и чуть капризно позвала Строганова с другого конца гостиной. — У нас тут вышел спор по поводу парижских достопримечательностей…
Сергей со вздохом спрятал конверт в карман, поднялся и обречённо побрёл к хозяйке салона. Вежливый побег откладывался на неопределённое время.
…Смотреть на Ефимова сейчас было забавно. В глазах сурового разведчика горело ребяческое нетерпение пополам с любопытством. Очень уж ему хотелось узнать тайну Ла-Роша. И Сергей томить генерала не стал.
— За день до отъезда из деревни я отправился в замок…
— Что, один? — перебил Ефимов. — После всего, что произошло?
— А почему бы и нет? Страшное было уже позади. К тому же погода хорошая, время дневное. Долгову было плохо, отлёживался. С Фалалеевым беседовал следователь… В общем, собрался и пошёл. Страшно хотелось напоследок разобраться, что же там происходит, в этом несчастном замке. Я в привидения не верю, но ведь что-то там воет, да ещё как…
Вспомнил безумные глаза Марешаля и собственный тошнотворный ужас. Покрутил головой.
— Продолжайте, — поторопил генерал.
— Ну, перешёл по мосту через ров, углубился внутрь. Там сам чёрт ногу сломит. Весь пол завален камнями, мусором каким-то. Замок практически разрушен, однако подобие планировки внутри всё же сохранилось. Начал я бродить по залу, по комнатам. Чего ищу, — сам не знаю. — Усмехнулся. — Но всё-таки нашёл…
Нашли — что?!
— Это непросто описать, Виктор Михайлович… Ну, вот представьте: в одной из комнат донжона стоит на полу такая, что ли, нелепая с виду конструкция. Собрана из полых трубок различной длины и диаметра. Причём трубки по отношению друг к другу расположены под разными углами. Довольно массивная конструкция, объёмная. А трубки сделаны из чего-то вроде обожжённой глины. — Сергей выдержал паузу, давая собеседнику осмыслить сказанное. — И вот стою возле этой машины и слышу вдруг, что она воет. Тихонько так, но противно до жути.
— Почему же это она воет?
— Я так понимаю, согласно законам физики и акустики… Уже после возвращения домой я тут кое-что почитал, кое с кем из умных людей пообщался. Ну, описал машину… Короче, конструкция эта — не что иное, как акустический прибор для улавливания воздушных потоков, которые служат основой для создания звукового резонанса.
Ефимов не выдержал, засмеялся.
— Вы где таких слов набрались, Сергей Васильевич?
— Я же говорю, — почитал, пообщался… Заметьте, погода замечательная, а эта зараза всё равно воет, хотя и тихонько. Всего-то лёгкий сквозняк внутри замка от разрушенных окон с бойницами и прохудившейся крыши. А представьте, что творится, когда на дворе ураган? Убойная сила необыкновенная, до сумасшествия может довести, а то и до разрыва сердца. Пробовал, знаю…
Ефимов взялся за голову.
— Откуда ж появился в такой глуши этот прибор-убийца? — спросил поражённо. — С неба, что ли свалился?
Сергей отрицательно покачал головой.
— Из замка я направился к мэру Ла-Роша Бернару, — продолжал, закуривая. — Вроде как попрощаться перед отъездом. Тот сидит словно пришибленный — после всех событий-то. Ну, кое-как разговорились. Спросил я его: мол, столько веков существует деревня, каких только интересных людей здесь не было… Оживился он. Верно, говорит, у нас тут в народе многих помнят. И начал перечислять. И силач тут когда-то жил необыкновенный, лошадь мог на плечах поднять. И женщина какая-то лет сто назад одним духом пятерых родила — потом не знала, как прокормить…
— А дальше, дальше?
— Наконец, вспомнил одного человека по имени Антуан Перье. Жил в начале нашего века. Обычный крестьянин, а поди ж ты, — наукой интересовался. Искусный механик, вечно что-то изобретал, какие-то опыты ставил. Ну, в деревне народ тёмный, в чём-то и дикий. Косились на него, не любили, чуть ли не колдуном считали. А когда привёз из Орлеана большую подзорную трубу и установил на крыше, местный кюре на проповеди заявил, что изучать небо, где живёт Господь с ангелами, — дело сатанинское. Много ли деревенским мужикам надо, чтобы подхватиться? Перье били смертным боем, телескоп его растоптали и велели убираться из Ла-Poшa, пока дом не сожгли.
— Прямо целая коллизия…
— Короче, спустя неделю этот Перье из деревни уехал навсегда. Говорят, перед отъездом проклял Ла-Рош и жителей его до десятого колена. Дом свой он, между прочим, сам поджёг…
— То есть, вы полагаете, что конструкция в замке — его рук дело? Так сказать, соорудил на память землякам?
— Уверен. Перье этот, сдаётся мне, был кем-то вроде нашего Кулибина [44]. Прибор свой сконструировал и установил в замке, с которым и без того связано немало тёмных историй. Конечно, это была месть всей деревне, и ведь удалась на славу! Уже почти сто лет во всей округе замка боятся, как огня, десятой стороной обходят. Сам исчез, а страх после себя на века оставил.
