– Веревка готова, сеньор барон, – сказал старый Ульрих, – и дуб также еще крепок, как и тогда, когда ваш дед приказал повесить на нем трех ландскнехтов в один день. Ждем только ваших приказаний.
– Ну, так исполняйте это грустное дело, и ничего мне более о нем не говорите, – сказал Эббо, направляясь к ущелью.
– Был у него священник? – спросил Фридель. Крестьяне очевидно смотрели на этот вопрос, как на каприз сэра Фриделя; Эббо остановился, нахмурил брови и колебался; но видя, что крестьяне хотят вести негодяя к роковому дереву, стоящему над пропастью, вскричал:
– Стой, Ульрих! Гейнц, беги в замок, и приведи отца Жодокуса для напутствования.
Крестьяне были видимо недовольны.
– Прежде этого никогда не бывало, господин барон, – сказал Гейнц, – вешали просто.
– Какую церковную помощь получили ваш отец, монсеньор, и мой? – прибавил Коппель.
– Слушайте меня, – сказал Эббо, строго смотря на вассалов. – Если Шлангенвальд разбойник без веры и совести, беспощадный к душе и телу, – разве поэтому и я должен действовать также, как и он?
– Это только справедливое возмездие, – проворчал Коппель.
– А теперь, – прибавил Ульрих, – баронесса будет за него упрашивать, и негодяй останется жив.
И затем последовал сильный ропот, смысл которого не ускользнул от Фриделя.
– Нам лучше остаться здесь, – сказал он брату. – Если мы не будем следить за ними, казнь совершится не так, как мы хотим: они его будут мучить и уморят до прибытия священника.
Эббо послушался, и начал ходить скорыми шагами по площадке, где обыкновенно зажигали потешные огни в ночь на св. Фридмунда.
– Фридель, – сказал наконец Эббо, не останавливаясь, – как можешь ты требовать, чтобы я оставался? Ведь ты знаешь, я могу убивать зверей только на охоте, а так я не в состоянии смотреть, как убивают дикую кошку? Да посмотри: ты сам бледен, как смерть.
– Лучше подавить в себе эту слабость, чем хладнокровно подвергнуть бесполезным пыткам этого несчастного, – сказал Фридель задыхающимся голосом, показывавшим, до чего он страдал.
В это время, насмешливый смех послышался между вассалами.
– Гей! Что вы там делаете? – вскричал Эббо. – Что там у вас такое, Лизхен?
– Да ничего сеньор барон, вон этот злодей попросил пить, а жена мясника дала ему стакан воды, что почерпнула в ручье, за бойней, где мы резали свиней.
– Милосердый Боже! Да ведь я запретил, чтобы его мучили! – вскричал Эббо, бросаясь в хижину вовремя еще, чтобы увидать отвратительный напиток, какой подносили к губам наемника, руки которого были связаны назад веревками, так крепко скрученными, что они врезались в тело. Нет никого в мире более тупоумно-жестокого, как немецкий крестьянин, когда он теряет свое беспечное добродушие.
– Негодяи! – кричал Эббо, раздвигая крестьян мечом, потом он разрезал веревки, между тем, как Фридель наполнил кружку свежей водой и подал пленнику, тот жадно выпил ее.
– Ну, теперь, – сказал Эббо, – можешь ты сказать что-нибудь в свою защиту?
Проклятие было единственным ответом на этот вопрос.
– Зачем ты пришел сюда? – продолжал Эббо в надежде, что пленник повинится и ему можно будет простить его. Но тот повесил голову с одурелым видом.
Положение Эббо было тяжело, он колебался между необходимостью оказать правосудие и все возрастающим отвращением хладнокровно велеть умертвить этого человека, который казалось сам равнодушнее смотрел на дело, чем Эббо.
Положение это продолжалось долее, чем можно было ожидать.
Несколько раз уже братья прошлись по всей площадке, пленник впал в забытье, женщины и молодежь ворчали, говорили, что пора загонять скотину, и что весьма несправедливо со стороны баронессы лишать их зрелища казни. Наконец, пришел маленький Ганс, и полуплача рассказал, что отец Жодокус так углубился в свои книги, что на все увещания отвечал только иду, потом задумывался снова.
– Я пойду сам за ним, если действительно будет казнь.
– Да, так вся ночь пройдет! – сказал Эббо – Нет, нет! Слушай меня негодяй, – сказал он пленнику, толкая его ногой.
– Ну, что мессир, готова что ли наконец веревка? Пока вы ее приготовляли, мы успели бы перевешать всех адлерштейнцев.
– Конечно ты заслуживаешь быть повешенным, – сказал Эббо, – но мы оттого так долго выжидали, что хотели выслушать твое признание и защиту, или обещание никогда более не приходить разорять мои поля. Если ты это сделаешь, я подумаю, что могу для тебя сделать.
– Кажется немало было времени об этом думать. Глухой ропот негодования поднялся в толпе.
– Неужели он выпустит этого негодяя!
– Нет, нет, не посмеет.
– Не посмею! – повторил Эббо грозным голосом, с пылающими глазами. – Мерзавцы! уж не думаете ли вы предписывать мне законы! Иди сюда, пленник. Ступай, доходи до ущелья. Пусть только осмелится кто-нибудь идти за ним!
Освобожденный пленник тотчас бросился к ущелью, где у входа стояли братья, чтобы защищать его. Понятно, что никто не осмелился преследовать беглеца, и крестьяне разошлись, ворча и бранясь. Эббо вложил меч в ножны, взял Фриделя за руку и быстро удалился.
– Что это значит, Фридель? Разве твое сердце зачерствело, ты не сказал ни одного слова в защиту несчастного?
– Я хорошо знал, что ты никогда не решишься казнить его, – сказал Фридель, улыбаясь.
– А лучше было бы повесить его, – сказал Эббо, задумавшись – Стоило ли барону заставлять своих вассалов презирать себя за то, что сжалился над таким негодяем.
Радость матери даже не очень утешила Эббо, он был теперь в таких годах, когда слабости стыдятся более, чем преступления. Он проходил теперь самую критическую фазу жизни, постоянно раздражаемый и подстрекаемый кровным врагом, и в такие времена, когда общее сочувствие всегда было на стороне победителя. Положение делалось все сложнее и сложнее. Адлерштейнские владения были почти всегда в осадном положении, а Христина, когда провожала куда-нибудь сыновей, вспоминала о судьбе их отца. Снег, который Христина так часто встречала, как друга, и на нынешний раз был желанным гостем не только потому, что защищал от врагов, по потому еще, что ограждал от посещений сэра Казимира, который конечно явился бы вооруженный аргументами, слишком подтверждаемыми опасным положением сыновей Христины.
ГЛАВА XX
Месть на Спорном Броде
Снег растаял; река, вышедшая из берегов, вошла снова в свое русло, хотя воды были еще очень высоки. Был прекрасный весенний вечер; Эббо показал брату несколько телег, направляющихся к ущелью.
– Брод еще очень опасен, трудно будет им проехать. Надо собрать людей.
И Эббо протрубил в рог, говоря:
