Тем более что рождение третьего ребенка заметно изменило ее фигуру: Эльза похудела, а худоба не шла ей, и нужно было по возможности скрывать эти изменения.
На тонкую, сшитую из лучшего голландского полотна алую камизу [52] Эльза надела белое атласное платье, чуть не достающее до пола спереди, но более длинное сзади. Оно было нарядно расшито золотистым шелком — рисунок в виде небольших роз шел по подолу, вороту и по краям широких рукавов, из которых изящно выступали узкие рукава камизы. Поверх платья красовалась короткая, немного ниже колен котта [53] — бардовая, расшитая золотым шнуром и украшенная жемчугом. Головной убор молодой женщины был изыскан и достаточно смел: маленькая шапочка из бардового бархата оставляла открытыми виски и шею, не скрывая уложенных валиком справа и слева роскошных черных волос герцогини. Но сзади из-под шапочки спускался длинный шелковый рукав, в котором, словно меч в ножнах, пряталась толстая, свисавшая едва не до пят, коса.
Посмотрев на себя в зеркало, Эльза осталась довольна. Целый год, с тех пор как родился ее маленький сынишка, она чувствовала себя неважно, была бледна, словом — имела повод себе не нравиться. Но сейчас ее лицо как будто вернуло былую округлость, а на щеках вновь расцвел ее знаменитый пламенный румянец. Пускай попробует Лоэнгрин заупрямиться и остаться в замке, пускай только помыслит отказать такой красивой жене!
Эльза спускалась по узкой каменной лестнице, ведущей со второго этажа угловой башни, где были устроены ее покои. И тут снизу, из зала, до нее долетели голоса. Один принадлежал ее мужу, второй... Она вздрогнула и остановилась. Эльза пыталась себя убедить, что ошиблась. Но нет, слух у нее хороший! С Лоэнгрином говорил его отец.
Парсифаля молодая герцогиня видела всего дважды. Первый раз даже не на своей свадьбе: магистр почему-то не приехал в Брабант, чтобы присутствовать на венчании сына. Он появился спустя почти полгода, и сразу Эльза ощутила, что нестерпимо боится этого человека. В первый момент ее поразило несходство сына и отца. Трудно было вообразить, что стройный, белокурый и синеглазый Лоэнгрин родился от этого тощего, узколицего, горбоносого человека, с пронзительными черными глазами, от взгляда которых в первое мгновение юная Эльза едва не потеряла сознание: казалось, они сейчас пронзят ее насквозь и вынут из нее душу. Потом она поняла, что боится не только взгляда Парсифаля, но и его голоса, его странной вкрадчивой улыбки, его движений, даже, казалось, его мыслей. Их молодая герцогиня не знала, но чувствовала, как они давят ее, сжимают, окатывают холодом. Самый сильный ужас она испытала, представив, что он поцелует ее, как и должен был любящий отец только что женившегося сына поступить в отношении своей невестки. Эльза подумала, что тогда, наверное, тотчас умрет. Но Парисфаль лишь коснулся ее лба своими холодными сухими пальцами, не благословив, а будто бы поставив печать.
Во второй раз герцогиня увидела его спустя почти восемь лет. У них с мужем уже росли две дочери, герцогство процветало, супруги жили в довольстве. Эльза знала, что время от времени (правда, нечасто) Лоэнгрин навещает отца, но он так и не говорил жене, куда именно к нему ездит. Он и вообще только после свадьбы признался Эльзе, что состоит в ордене тамплиеров, и что его отец — очень важный человек в братстве. Уже потом она от кого-то услыхала, кто такой Парсифаль и какая слава о нем идет.
Тогда, во второй раз, магистр приехал в Брабант накануне Третьего крестового похода. Лоэнгрин (над которым окрестные рыцари потихоньку подшучивали, называя белокурой девицей, избегающей настоящих сражений) собирался отправиться в этот поход вместе с армией Фридриха Барбароссы. Не то чтобы ему этого хотелось, но насмешки стали слишком задевать благородного герцога. Особенно задевала одна: «И как же он мог победить в поединке самого рыцаря Тельрамунда, если и оружие-то в руки не берет? Папаша наколдовал, не иначе!»
Навестив тогда сына, Парсифаль долго о чем-то говорил с ним. Ставни на окнах были раскрыты, и Эльзе сверху было слышно, как громко и сердито звучал необычный голос свекра. Магистр не остался на ночлег и в тот же день исчез.
В Крестовый поход Лоэнгрин не поехал.
И вот снова этот человек — в их замке. В замке ее отца. На Эльзу вдруг накатило глухое, невнятное бешенство. Как смеет мерзкий колдун приезжать в ее родовую цитадель?! Что ему здесь надо?! Она тут же опомнилась — ведь сама, соглашаясь стать женой Лоэнгрина, клялась ему, что не спросит до венчания, кто он и кто его отец. Тогда ей это было все равно. Да и после венчания признание мужа ее не так уж и испугало. Ну, магистр, ну тамплиеры! В семнадцать лет она о них и не слыхала почти ничего. Сомнения и страх пришли позже — когда она впервые увидала Парсифаля.
Осторожно подбирая подол платья (хотя до того спускалась по лестнице и не думала о возможности оступиться), Эльза сошла в зал. На деревянной скамье, покрытой шкурами рыси, сидели рядом Лоэнгрин и его отец. Но был в зале и третий человек. С первого взгляда незаметный, потому что он притаился (именно притаился!) в глубокой нише, позади скамьи. Там стоял стул, и этот третий сидел на нем, немного согнувшись, опираясь локтями о колени, а подбородком — на сложенные кисти рук. Сперва Эльза разглядела лишь большой черный берет, свисающий по обе стороны головы, да необычайно крупный, толстый крючковатый нос, сильно выступающий вперед и блестящий, словно его специально намазали маслом. Одет человек был в широкий кафтан из дорогого зеленого сукна и длинный черный камзол, несмотря на летнее время, подбитый мехом.
— А вот и Эльза! — преувеличенно бодрым голосом воскликнул Лоэнгрин. Но не встал, как обычно, при появлении жены. — Доброе утро, моя милая герцогиня! Приветствуй гостей: к нам приехал мой отец и с ним — один из друзей ордена.
Как ни наивна была Эльза, она хорошо знала, что обычно говорится «брат ордена», а не «друг ордена». Значит, человек с толстым носом — не тамплиер, но имеет к ним какое-то особое отношение — ведь, не будучи посвященным, называться «другом ордена», то есть вообще быть с ним как-то связанным, никто не имел права.
