— Перестань! Это не об Эльзе, а всего лишь о твоем к ней неумеренном чувстве, которое начинает мешать тебе. Я не уверен, что орден может полагаться на тебя, как прежде. Впрочем, я приехал к тебе не с этим. Мы приехали... Я так и не представил своего спутника. Но лишь от того, что еще не уяснил, под каким именем он пребывает на сей раз. Итак?
Магистр повернулся к сидевшему в нише человеку, который все это время молчал, не выказывая, казалось, никакого интереса ни к разговору Лоэнгрина с женой, ни к резкой беседе отца и сына. Теперь он чуть привстал, в знак приветствия наклонив голову в большом берете. Его лицо, лоснящееся, словно постоянно покрытое потом, с небольшими, острыми глазками, под высоко поднятыми бровями, выразило сомнение.
— Право, вы поставили меня в тупик, великий магистр! — проговорил он глуховатым голосом, на достаточно правильном немецком языке, но с каким-то гортанным акцентом. — За долгие годы я менял имя столько раз, что мне уже трудно вспомнить, какое же наверняка мое...
— А ты хочешь назвать настоящее имя? — Парсифаль развеселился еще больше. — Ну, это уже смахивает на чудеса! На моей памяти (а я тебя знаю ведь никак не меньше двадцати лет, да?) ты еще ни разу не назывался тем именем, что тебе дали родители. Дай-ка вспомнить... Ты был Рупертом Можеле — это когда выдавал себя за звездочета при дворе Людовика Седьмого. (Неплохо врал, кстати говоря, но Элеонора поймала тебя, заметив, что ты путаешь названия созвездий. Беда, а не баба, эта Элеонора!) Еще ты был Жильбером Куртуа, ювелиром, а негласно — шпионом герцога Бургундского. Причем герцог не подозревал, что ты столь же хорошо выведываешь и его дворцовые тайны — уже для нашего ордена. Ты представлялся Лоуренсом Шелтоном, лондонским купцом, а что еще ты делал, кого обманывал, кому какие секреты продавал в Англии — верно, не вспомнишь и сам! На Востоке ты назывался Али ибн-Сулейманом, продавцом верблюдов, потом купцом Сеидом-Абдуллой-Гази аль-Мухаммадом, затем, когда стал доносить Салах-ад-Дину на его эмиров и мулюков, опять же выдавая себя за поставщика оружия, — взял имя Муталиба аль-Керима. Тогда ты даже ислам принять не поленился, не то бы Саладин не стал тебе доверять.
— А он все равно мне не доверял! — лицо шпиона изобразило печальную покорность. — Он догадывался и о моей связи с тамплиерами и о том, что я бываю у Старца горы. Но султан не мог обойтись без меня: заговоры зрели вокруг него, как спелые груши в саду у хорошего хозяина... Да, Муталибом аль-Керимом я был еще совсем недавно. Но вы позабыли назвать не менее десятка других моих имен, высокочтимый магистр!
— Да не позабыл, не позабыл. — Парсифаль поморщился. — Просто иных из них и не выговоришь, не вывернув язык наизнанку. Да и слишком их много, я не хочу утомлять благородный слух герцога. Зато могу напомнить тебе твое настоящее имя — раз уж ты решил сегодня побыть для разнообразия самим собою. В самом начале ты звался Шмуль бен-Рувим. Я правильно выговариваю?
— Правильно, — кивнул тот, почему-то вздыхая. — Вы все и всегда делаете правильно, магистр.
Лоэнгрин невольно поморщился. Он без того уже догадывался, что незнакомец — еврей, и не был этим удивлен. Отец и прежде говорил о связях Братства Грааля с некоторыми евреями-ростовщиками, помогавшими на выгодных условиях умножать богатства тамплиеров, и о том, что на службе у великих магистров бывали даже раввины, которые способствовали толкованию темных мест каббалы, хотя евреям категорически запрещено открывать свои тайные знания гоям. Но бен-Рувим определенно очень близок к Парсифалю, и двадцать лет его службы шпионом наверняка связаны с тайными нуждами тамплиеров. Значит, он — если и не посвященный, то, по крайней мере, знает об ордене больше, чем многие братья первой степени посвящения. И в Брабант Парсифаль наверняка взял его тоже для выполнения какого-то тайного поручения. До сих пор — хотя бы внешне — Братство Святого Грааля состояло лишь из рыцарей, и вдруг...
— Итак, моего доверенного зовут Шмулем бен-Рувимом, — проговорил магистр, от взора которого не укрылась гримаса Лоэнгрина. — Он мастер засовывать свой большущий нос в самую узкую щель и вынюхивать все, что должны знать мы. Хотя иной раз работает и не только на нас. Вернее — зарабатывает не только на нас. Но с этим уж ничего не поделаешь — такова его природа. А приехали мы с очень важным делом, сын.
— Я слушаю, отец, — проговорил молодой герцог. — Но, быть может, ты и твой... доверенный хотите позавтракать? Я позову слуг.
— Пока не нужно, — покачал головой Парсифаль. — Ты начинаешь забывать мои правила: до полудня я только пью. Голова яснее, когда в желудке пусто. Так вот, я не привлекал тебя к делам ордена десять лет, понимая, что ты должен прижиться в Брабанте. Теперь настала пора использовать твое положение и этот прекрасный замок. Он отлично обустроен. И так хорош внутри! Я заметил, что в его внутреннем дворе даже посажены цветы и фруктовые деревья. Как изысканно! Верно, это все твоя Эльза старается.
— Цветы и деревья росли здесь еще при ее отце, — заметил рыцарь.
— Отлично. Но главное то, что старый герцог сумел сделать замок настоящей крепостью. И при этом у него добрая слава. Вот этим мы и воспользуемся.
— Каким образом? — спросил Лоэнгрин.
Чувствуя себя неловко под пристальным взглядом отца и еще более — от колючего взора бен-Рувима, молодой человек чуть отступил и, стараясь выглядеть уверенным, уселся на покрытый ковром сундук. В руке он держал яблоко, которое как раз успел сорвать с дерева, когда заскрежетали цепи подъемного моста и во дворе замка показалась свита магистра. Плодовые деревья здесь действительно росли давно, но не одичали — приносили крупные и сладкие плоды. Лоэнгрин надкусил яблоко, словно намекая, что он, в отличие от магистра, не прочь позавтракать.
— Нам необходимо в ближайшее время укрыть в надежном месте одного узника, — сказал Парсифаль. — А поскольку есть люди, которые будут его искать, и они
