Нина Ивановна улыбнулась, подобное кипение чувств у встречавшихся ей субъектов мужского пола ей было хорошо знакомо, она ответила не сразу и, не без удовольствия перехватив горевший нетерпением взгляд собеседника, сказала:
— Это большой друг моего отца, мы живем с ним в одном доме, а здесь очутились благодаря нелепому и совершенно случайному стечению обстоятельств.
— Это меняет дело! Скажу вам откровенно: я не люблю мужиков и мне ничего не хочется им показывать, а вам и прелестной Саше я, если пожелаете, покажу целый мир. И даже покатаю на собственной яхте. Свожу на остров, который купил ваш соотечественник Сапфир. В эти дни там заканчивают строительство гостиничного комплекса и пляжа для отдыхающих. Путевки будут безумно дороги, но ваши новые русские уж раскупили их на два сезона вперед.
— Заранее благодарю вас, нам все это очень интересно.
Две официантки в сопровождении хозяина ресторана приносили все новые и новые блюда, Нина Ивановна расспрашивала, что это за рыба да как ее приготовляют, ела не спеша, восхищалась искусством поваров, а однажды спросила:
— Что это за субъект, который приходит с официантами?
— Хозяин ресторана. Он и сам искусный повар, я ему сказал: кормить будете членов царской фамилии. Вот он и старается.
— Вы, я вижу, большой шутник, но ведь этак можно попасть в неловкое положение.
— Никаких неловких положений. Когда вы со мной, с вами ничего не случится.
Вместе с двумя официантками явился хозяин и долго расспрашивал, понравился ли гостям, особенно дамам, приготовленный по рецептам австралийской кухни завтрак из рыб редкой породы? Нина и Саша заверили его, что завтрак понравился, что салаты и подливку так же делают и в России, но только в лучших ресторанах.
Обращаясь к Бутенко, повар называл его Никос — Лаем. А когда он ушел, Нина Ивановна сказала:
— Никос — Лай — это очень мило. А можно и я вас буду называть так же?
— Никос — Лай — это черт знает что! Они тут как сговорились, будто дразнят. В самом деле! Ну, «Никос» — понятно, а «лай» — то к чему, будто призывают лаять на них.
— Ну, нет, я этого не услышала. Тут заметен и акцент английский, но больше какой–то новый, мне неведомый, — очевидно, австралийский.
— Да, это уж так. С аборигенами они тут покончили лет сто тому назад — свели их со свету водкой, как в Америке индейцев, но звуковую гамму языка в речь английскую перенесли, и потому так много полукитайских, полуяпонских лаев и растяжек, будто они дети и дразнят друг друга. Подчас и я ловлю себя на этих диких интонациях. Что поделать? С волками жить по–волчьи выть. А если уж откровенно говорить, то много в их натуре американского и западноевропейского, то есть голого расчета и ко всему отношения физиологического.
Тему эту, о природе местных жителей, Николай продолжал и в машине, в которой они по просьбе Нины поехали осматривать квартал новых русских.
— Кстати, вот вам и капитализм: к чему приводит он человека. Тут вы не встретите ни романтика, ни артиста, ни художника. В каждого с молоком матери въелся Физиологический человек. Ему нужны деньги, деньги и еще раз деньги. А когда я спрашиваю, а зачем вам деньги, он таращит на меня глаза и не понимает, шучу я или говорю серьезно. Ведь это равносильно спросить его, а зачем ему воздух, вода, мужчине женщина, а женщине мужчина. И если это даже самый высокий, самый умный из них представитель — все равно, он не понимает такого вопроса. Деньги — и все! И вот ведь что любопытно: редкий из них знает, куда их надо употребить. Дела у них текут вяло, промышленность лишь недавно стала развиваться, а чего–нибудь такого, что бы изумляло мир, — вот как у нас, у русских — ни боже мой! Этого и в помине нет. Во всем виден голый и мелкий расчет, сиюминутная выгода. Словом, Физиологический человек!..
— Нелестную даете вы им аттестацию! А в смысле этническом, расовом или национальном — что они такое? Я вижу негров, но это редко, а все больше лица светло–шоколадные, таких много в Южной Америке, на Кубе, а теперь все больше становится и в Европе. Мне кажется, не чистой они расы, неопределенной.
— Совершенно верно вы заметили: они и сами не знают, кто они такие. Это как однажды я спросил француза, залетевшего сюда по каким–то делам: как там у вас, во Франции, обстоит дело с еврейским вопросом? Есть ли он у вас и как остро стоит перед вами?
На еврея он не похож, — я потому и заговорил с ним об этом, но как только я произнес слово «еврей», он весь изогнулся и зашипел как кобра. Процедил сквозь зубы: еврейского вопроса у нас нет, в Париже, по крайней мере. Там каждый житель хватанул частицу еврейской крови: то ли от бабушки, а то ли от дедушки. А если в его жилах и нет этой крови, то на руках у него сидит еврейчонок — внук или внучка. Парижане все повязаны с этим замечательным народом — он так и сказал: замечательным. Потому Лепен, ультраправый политик, ищет сторонников только в провинции. В Париже ему делать нечего. Вот так и в Австралии. Тут, конечно, нет у каждого на руках еврейчонка, — не так уж их много! — но кто они такие? Не знают и сами. И потому разговор о национальности у них не в чести, тут, можно сказать, и нет национальности. Мутанты одни, метисы.
Ехали по улице портовой. Справа — мешанина из домов маленьких и больших, старых и совсем новых. Если дом или домик сто или двести лет стоит, то он не похож ни на какие другие. Стиля единого архитектурного и раньше не было, каких только вензелей и орнаментов не встретишь на фасадах, и в этом уже тогда сказывалось отсутствие национальности; кто откуда приехал, тот и крышу свою ставил, и крылечко, и орнамент по фасаду. А если новый дом — и совсем без орнамента, и без крыши, без крылечка. Коробки — и все тут! Впрочем, таких–то творений современной архитектуры теперь везде хватает. В России коробками все города заставлены. Что будем делать с ними, как их соскабливать с земли русской — пока никто не знает. Коробка гигантская и в Кремль заползла — Кремлевским театром ее назвали, и снаружи за Кремлем — там, где раньше был старинный московский уголок Зарядье — и там исполинскую коробку поставили. Гостиницей «Россия» назвали. Коробки, коробки… Они как монстры бездушные со всех сторон нас окружают. И во всех городах, на всех континентах. Шагнули и на самый дальний континент — в Австралию.
Въехали на широкую улицу и в самом ее начале наткнулись на полицейского. Остановил машину, поприветствовал. И почтительно склонился к водителю:
— Господин Никос — Лай, вы здесь не живете.
— А если в гости к кому–нибудь еду?
— Не было заявки на вас.
— Ну, а если иностранец какой посмотреть захотел?
