У Штефана чуть отлегло от сердца. В самом деле, живет же Гицэ. Или Йоргу. И ничего, пользуются заслуженным уважением!
Мороя тяжко вздохнул.
– Не скажи, капитан. Недоглядели мы за Гицэ. Все-таки семья – дело хорошее...
Помолчали. Штефан робко подтолкнул Морое кувшин со сливовицей – старик нечасто вспоминал о своей беде, но тут, видно, пробрало.
Дело спас помянутый Гицэ. Подошел, ухмыляясь во весь рот и уже чуточку покачиваясь.
– А чего у вас рожи, будто на похоронах?..
– Они тебя женить собрались, – ляпнул Штефан, надеясь хоть чуточку отвлечь Морою.
Гицэ не подвел – вытаращился с неподдельным ужасом, отчаянно замахал руками.
– Меня?! Свят-свят-свят! Да никогда в жизни! Спасайте, люди добрые, без ножа режут!..
Оказавшиеся поблизости гости начали смеяться, и хмельной Гицэ, куражась при публике, заорал на весь двор:
– Волк меняет мех, а не привычки! Да меня хоть озолоти – я в это ярмо ни ногой!..
Станка, посаженая мать Ануси, протолкалась сквозь толпу, встала, подбоченившись.
– Глянула бы я на дуру, что за тебя выйти согласится, голодранец!
Гицэ тоже напыжился, ответил с важностью:
– А любовь – не поместье, за деньги не купишь!
– Ишь ты, любовь! – рассердилась Станка. – Да что ты про любовь знаешь, рожа твоя бесстыжая! Вон Макарие у вас молодец, а остальные... У, кобелюки, глаза бы мои на вас не глядели!..
Гицэ не успел увернуться – мельничиха сдернула с его плеча расшитый утиральник и под общий смех погнала его и остальных, стегая по чему попало. Пандуры бросились врассыпную, Штефан зазевался нырнуть под стол и тоже хлестко получил по загривку.
– Спасите! – верещал Гицэ, улепетывая по двору. – Да ты взбесилась, баба! – он бросился в ноги Анусе. – Ради господа Бога, защити от этой бешеной!..
Ануся, смеясь, вытянула руку.
– Прости его, тетка Станка! Ради праздника!
– Вот! – гордо провозгласила мельничиха. – Пусть прощенья просит и невесте кланяется! Ишь, козлина усатая, любовь ему подавай!
Раскланяться Гицэ и впрямь раскланялся, но выпрямляясь перед покрасневшей Анусей, озорно подмигнул столпившимся рядом девкам.
– Да уж, любовь мне подавай, только жениться – увольте! – и тут же спрятался Анусе за спину, потому что Станка грозно подняла утиральник.
Штефан фыркнул, привлекая всеобщее внимание.
– Нет уж, Гицэ точно жениться не надо!
– Вот! – обрадовался поддержке Гицэ, предусмотрительно огибая Станку по широкой дуге под всеобщий смех. А Штефан ехидно продолжил:
– Ради спокойствия его будущей вдовы!
Станка опустила утиральник. Девичья стайка радостно захихикала, а мужики изумленно обернулись. Гицэ и вовсе опешил.
– Какой-такой вдовы?
– Так ты, что женись, что не женись, верен будешь до первой юбки. А попадется баба навроде Станки, так она ж тебя за твои похождения на второй день после свадьбы и пришибет!
Грянул всеобщий хохот.
– Ах, ты ж...
Гицэ угрожающе двинулся вперед, и Штефан, смеясь во все горло, полез под стол. Но его учитель по кулачному бою подошел к столу уже вразвалочку. Сгреб кувшин со сливовицей и смачно приложился. Потом обстоятельно утерся рукавом.
– Погоди же ты, Подсолнух! Посмотрю я, как запоешь, когда эти бабы тебя сватать начнут!
Штефан высунулся из-под стола, перехватил кувшин.
– А кто сказал, что начнут?
– Всенепременно, – мрачно пообещал Гицэ. – У нас ежели не война, так свадьбы на деревне – первое развлечение.
– Я жених незавидный, – отмахнулся Штефан. – Ни кола, ни двора – кто за меня пойдет?
– Не то беда, что ни кола, ни двора, – буркнул подошедший к столу вместе с молодыми Михай. – А что такого разбойника сроду никому в зятья не надобно!
– Ладно тебе злиться, Михай, – вдруг заступилась Станка, и Штефан поспешил хлебнуть сливовицы, чтобы не заржать в голос – уж больно явственно в голосе мельничихи послышались интонации Симеона... – Нынче завидные женихи-то жениться не торопятся, а бабе в одиночку с хозяйством управиться трудно, так что и бедному обрадуешься.
Капитан тотчас забеспокоился:
– Это кто это те завидные, которые жениться не торопятся?..
На взгляд Штефана, Симеону не стоило бы так подставляться языкатой Станке, но она вдруг печально вздохнула:
– Да все вы, пандуры... Слова худого про слуджера Тудора не скажу, но ведь сам на войне женат и своих тому же учит!.. Не знаю, чего вы ждете, но как бы не пробросались!
– Помолчи, баба, – строго сказал Симеон, пристукнув кулаком по столу. – Нет у нас дел никаких, и ничего мы не ждем!
– Ой ли? – Станка насмешливо сложила руки на груди. – А чего старый Таламане рассказывал летось в Клошанях, когда я у него волов торговала? А он врать не станет, к слуджеру-то сам ходил, с другими стариками! Уговаривать, мол, самое время нынче бы ожениться.
Штефан поперхнулся сливовицей.
– Вот и вышла дура, – вознегодовал Симеон, делая Станке страшные глаза. – С чего ты взяла, что он ждет чего-то?
– Так ведь он сам сказал, что у него другие заботы! – торжествующе выпалила Станка. Крестьяне вокруг слушали с любопытством, девки и вовсе вытянули шеи и зашушукались.
Штефан смахнул с подбородка капельки сливовицы и ошалело отставил кувшин. Какие-то деды предлагали жениться? Дядьке?! Это с какой же радости?..
– Не так все понял Таламане, Станка, – примирительно вступил Мороя. – Он же, пень старый, все сокрушался, как же так – и жизнь наконец-то мирная, и с деньгами уладилось, и турецких прихвостней поразогнали, а слуджер за делом о себе вовсе не думает! То ему Тудор и ответил – что не для себя старается, не ради бабы, там, или денег, а для другого вовсе... Да если б не он, не видать бы никому той мирной жизни! А они ему – жениться...
Столпившиеся вокруг девки, как по команде, прикрыли косынками разом увлажнившиеся глазки и завздыхали. Тьфу ты, в бога душу, выходит, Тудор тут по деревням – навроде Грандисона [80] считается?
Штефан все-таки не сдержался:
– А то человек сам не разберется!
– Они ж ему добра желали, – Мороя повернулся к нему и неодобрительно покачал головой. – Чего хорошего – одному весь век? Малой ты еще, не понимаешь... А оно ж если дома своя баба ждет, а там еще и детки. Оно ж по другому вовсе. И жить веселее как-то, а то он и так-то всю жизнь серьезный был, а в последние годы, почитай, и вовсе улыбаться разучился. Да и нешто мало на свете хороших баб? Поглядел бы по сторонам, глядишь, и отыскалась бы какая по сердцу...
Отыскалась. Давно отыскалась. Перед глазами встало венское кладбище, свежая могила, закаменевшее лицо дядьки, и Штефан вконец вскипел.
– Так то-то и оно, что по сердцу, а не потому, что «самое время»!
– Штефанел, ты чего? – тронул его за плечо Симеон.
– А вас послушать, так вот хочешь – не хочешь, а непременно жениться надо. Просто чтоб было! А надо вон, чтоб как у них...
Штефан махнул рукой в сторону молодых и прикусил язык, пока лишнее не сорвалось.
Про Тудора и маму. Он ведь ее любил. И мама его тоже. Снова вспомнилось, промелькнуло перед глазами...
– Так! А что это мы за молодых давно не пили? – Штефан срочно ухватил со стола чью-то кружку.
– Верно! – оживился притихший было Гицэ, согласным гомоном поддержали остальные.
Штефан лихо, залпом опорожнил кружку. Оказалась ракия – вот и отлично! Потом сорвался с места, подхватил сразу двух подружек невесты под локти, потянул на полянку. Хоровод составился мигом, зазвенели тамбурины, и Штефан первым заорал обычный плясовой припев, ускоряя движение и крепко сжимая девичьи плечи, чтобы цепь не распалась. Он давным-давно заучил положенные шаги, а уж сырбу [81] не спляшет только ленивый, но после кувшина сливовицы и пары глотков ракии ноги так и норовили запутаться, и приходилось следить, чтобы не сбиться. Только все равно, как ни гони, в памяти крутилось другое...
