Рана была линейной, с ладонь длиной, довольно глубокой и кровоточила.
Василиса смочила чистую тряпицу водой, обмыла края раны, наложила сухую повязку.
– Бедненький, на службе пострадал! – сказала девушка голосом, полным жалости и сострадания.
– Ничего, за одно битого двух небитых дают, – подбодрил Нифонт Андрея. – Служба у него, дочка, такая. Чай, не на печи лежит. Ты кормить его думаешь?
– Так я ведь не сиднем сижу! – Василиса убрала таз и окровавленные тряпки, затем вернулась и унесла испачканные кровью рубашку и сюртук.
– Замочу сразу, а то ведь пятна могут остаться.
Через четверть часа Василиса вернулась, неся на подносе миску с исходившей паром картошкой, квашеной капустой. Рядом стояло блюдо с мочёными яблоками и кувшин вина.
– Прости, Андрей, не готовились мы к вечернему визиту.
– Пустое, – махнул рукой Нифонт. – Чем богаты, тем и рады. Давай с красного вина начнём. Бают, для крови хорошо, а ты после ранения.
Нифонт разлил вино по стеклянным стаканам. Чокнулись, выпили. Андрей стал жадно есть. За день во рту маковой росинки не было, а побегать и поволноваться пришлось изрядно. Под вино и умял всю картошку да капусту с огурцами. В животе разлилось приятное тепло, голова поплыла.
– Э, да ты уже и готов, – заметил Нифонт. – Спать пора, и то сказать – одиннадцать часов уже.
Обычно трудовой люд спать ложился рано – в восемь-девять часов вечера, но и вставали затемно, в пять-шесть часов. Потому и глаза слипались у всех.
Андрей дошёл до постели, заботливо приготовленной Василисой, и, едва стянув сапоги и штаны, рухнул на мягкую перину.
Сон навалился мгновенно, и спал Андрей без сновидений.
Утром первым делом Андрей здоровой рукой дотронулся до раненой. Рана ещё поднывала, но повязка была сухой.
Нифонт к тому времени уже ушёл на рынок.
Василиса поставила на стол завтрак. Ели молча.
После завтрака Василиса взялась штопать порез на рубашке и сюртуке. Потом стала гладить.
Андрей едва дождался, пока она приведёт в порядок одежду – надо было спешить на службу.
Не без труда одевшись, он поцеловал Василису в губы, подхватил узелок с судовой кассой и направился в розыскную экспедицию.
У Лязгина в кабинете он после обычного приветствия шлёпнул на стол узелок, развязал его. Потом достал из кармана бумаги, протянул Лязгину.
– Объясни, – сказал Иван Трофимович.
– Это деньги из судовой кассы, что Пётр Иваницкий украл. Вот заявление капитана «Ерша».
– Отлично.
Лязгин дружески хлопнул Андрея, угодив прямо по ране. Заметив, как перекосилось лицо подчинённого, Лязгин встревожился.
– Когда мы с тобой вчера виделись, ты же здоров был. Чего приключилось?
– Грабитель вечером ножом задел.
– И что?
– Выстрелил я в него, да он убежал.
– Попадётся ещё, – нахмурился Лязгин. – А это что?
– Опись ценностей купца Редникова, которые Пётр у дочери его в Любеке украл. Все ценности я вернул купцу.
– Наш пострел везде поспел, – удивился Лязгин.
– Вы на обороте почитайте.
Лязгин перевернул лист. «Так… возвращены все… претензий не имею».
– Отлично! Подшивай опись в дело этого Петра – и в суд.
– Купец просил: про ценности и дочку – ни слова. Я слово дал. С Петра и кражи денег судовой кассы хватит.
– Ну, раз слово дал – держи. А жаль! Было бы два раскрытых дела вместо одного.
– Сами понимаете, Иван Трофимович, вопрос деликатный. Редников не хочет огласки того, что дочь его из отчего дома с проходимцем сбежала.
– М-да, конечно, понимаю. Но ничего, и одно раскрытое дело – тоже неплохо. И какое дело! За границей раскрыл! Молодец, растёшь! Рука-то сильно болит?
– Терпимо.
– Вот что, Андрей. Даю тебе три дня отдыха своей властью – больше не могу. Всё-таки в Любеке без отдыха трудился, опять же ранение лечить надо.
– Спасибо. Так я пошёл?
– Иди, отдыхай.
Андрей вышел, немало в душе подивившись тому, что Лязгин выглядел после вчерашней пьянки, как нежинский огурчик, только что сорванный с грядки. Запашок только немного выдавал.
Несмотря на то, что ныла раненая рука, настроение у него было прекрасное. Хорошо-то как! Три дня отдыха! И никаких дел! Можно отоспаться. А то Андрей что-то и в самом деле чувствовал себя изрядно уставшим.
Путилов хлопнул себя по карману – что-то там мешается… Когда шёл на службу, не чувствовал – все мысли были поглощены работой. А тут вышел из экспедиции – и нате вам!
Андрей сунул руку в карман и вытащил кошелёк Редникова. Чёрт! И как он забыл? И Василиса хороша – ни словом не обмолвилась. Вчера ведь сюртук и рубаху стирала, сегодня штопала и гладила… И наверняка перед стиркой выложила содержимое карманов, а потом на место вернула. И не сказала же ничего!
Андрей остановился, развязал кошель, заглянул… И от удивления аж присвистнул! Кошель был забит серебром под завязку.
Первым порывом Андрея было пойти и вернуть кошель Редникову. Слишком много денег! Да теперь уже и неудобно как-то. Надо было вчера категорически отказаться! А сегодня – чего уж…
Андрей повернул домой, на холостяцкую квартиру. По пути в лавку зашёл, купил хлеба ситного да сахара, да колбасы чесночной. В квартире ведь съестного – ну совсем ничего, даже мышь в мышеловку заманить нечем.
А когда пришёл на квартиру, даже сюртук не снял – уселся за стол и деньги пересчитал. Пятьдесят семь рублей! Много. Андрей таких денег сроду никогда в руках не держал. Нет, держал, конечно, – ту же судовую кассу или ценности Елизаветы. Но то были чужие деньги, потому и относился Андрей к ним безразлично. А тут – богатство! Будет на что и свадьбу сыграть, и домик – пусть и скромный – купить можно. Хотя – зачем домик? Нифонт Рыбнев обещал дом за дочерью в приданое дать. А бросаться словами купечество не привыкло. «Тогда на обзаведение пойдут», – решил Андрей. Он сунул кошелёк в карман и направился к Василисе. Пусть перевязку сделает, да и поболтать можно. Не часто ему свободные дни выпадают.
Розыскник перешёл Горсткин мост, и тут взгляд его упал на вывеску ювелирного магазина «Братья Онуфриевы – лучшие украшения».
А ведь по большому счёту он перед Василисой предстал не в лучшем виде. Был за границей, в большом торговом городе, а подарка не привёз. Балда стоеросовая! Любимым нужно иногда приятное делать – подарки дарить.
Андрей решительно вошёл в магазин и подошёл к прилавку. От разнообразия выставленных украшений разбежались глаза: золото, серебро, кольца, броши, перстни, цепочки.
К нему подскочил приказчик в чёрной атласной жилетке – волосы прилизаны, прямой пробор.
– Чего господин желает?
– Подарок девушке.
– Кольцо? Какой размер?
Андрей растерялся. Об этом он как-то не подумал. Видя затруднения молодого человека, приказчик предложил:
– Тогда, может, серьги или цепочку?
Андрей облегчённо выдохнул:
– Серьги.
– С драгоценными камнями или без?
– Без камней, но чтобы резные были и красивые.
– Всенепременно, сударь.
Приказчик вытащил плоский ящичек и стал показывать серьги. Глаза Андрея выхватили серьги, как у Елизаветы – в виде бабочек. Ажурная работа, настоящее произведение ювелирного искусства.
– Вот эти, – Андрей ткнул в них пальцем.
– О, у вас хороший вкус! Аглицкая работа! Пожалуйста, десять рублей серебром.
Андрей мысленно охнул. Цена была выше той, на которую он рассчитывал, но отступать назад он не стал, расплатился. Протягивая серьги в маленьком бархатном мешочке, приказчик широко улыбнулся ему:
– Заходите ещё, завсегда будем рады видеть.
– Спасибо.
Андрей в радостном настроении шагал к дому Рыбневых, сжимая в руке заветный мешочек с серьгами.
Прежде чем постучать, он ещё раз оглядел себя, провёл рукой по волосам.
Дверь открыла Василиса. Она обрадовалась и одновременно удивилась появлению Андрея во внеурочное время.
– Случилось что? – встревожилась она.
– Отпустили на три дня по случаю ранения, – не скрыл своей радости Андрей.
