Заслышав шум в соседней комнате, куда вносили его сундуки, Роберт открыл глаза. Он находился всего в нескольких ярдах от аббатства, в котором можно раскрыть тайны короля. В ушах у него вновь зазвучали предостережения Джеймса Стюарта об опасности поиска любых доказательств, но они померкли перед лицом решимости, которая медленно крепла в нем. Он должен во что бы то ни стало заглянуть в черную шкатулку.
Вестминстер, Англия 1302 год
Привратник с поклоном распахнул перед ним дверь, и Эдуард быстрым шагом вошел в Расписную палату, подметая полами своей ярко-алой мантии узорчатые плитки пола. Хэмфри последовал за ним, не сводя глаз с прямой спины короля, который направился прямо к своей конторке. Та казалась несуразно маленькой по сравнению с огромным столом, делившим узкую комнату пополам. В дальнем ее конце виднелась кровать под балдахином, зеленые столбики которой украшали желтые звезды, — этот узор очень любил отец Эдуарда Генрих III, истративший целое состояние на отделку этих покоев. Эдуард приостановился у конторки, а потом повернулся к витражному окну, из которого на его фигуру падали фиолетовые лучи.
Хэмфри застыл в ожидании, дивясь про себя, для чего он понадобился королю, который призвал к себе только его одного. Молчание затягивалось, и взгляд его переместился к фрескам на стене, из-за которых комната и получила свое название. В тусклом свете февральского дня Пороки и Добродетели, короны библейских царей и величавая фигура Иуды Маккавея,[27] этого Артура Ветхого завета, казались плоскими и скучными. Хэмфри вспомнил, как впервые пришел сюда на торжественное открытие сессии парламента вместе с отцом. Вслед за неспешно выступающими лордами он торопливо перешагнул порог и замер, ослепленный взрывами цвета. Брызги краски на стенах — только что восстановленных после пожара — сверкали и переливались всеми цветами радуги в лучах солнечного света, преломлялись в цветных стеклах окон и рассыпались по водам Темзы. А над кроватью с балдахином золотом сияла главная гордость Расписной палаты — сцена коронации святого Эдуарда Исповедника.
— Оставьте нас.
Хэмфри оглянулся и еще успел увидеть, как двое пажей неслышно выскользнули за дверь. А он даже не заметил их присутствия. Когда дверь за ними захлопнулась, король повернулся к нему лицом, освещенный со спины бьющими из окна снопами солнечных лучей. Он стоял у конторки, высокий и прямой, с золотой короной на голове, и вдруг он показался Хэмфри очередным настенным изображением, королем древности, воплотившимся в ткани дворца и являющим собой пример добра. Или зла. Иллюзия разлетелась вдребезги, когда Эдуард заговорил:
— Ты веришь в его искренность?
Хэмфри понял, что король имеет в виду Роберта, свидетелем капитуляции которого он только что был в Зале приемов Вестминстерского дворца. Он сразу же понял, что Эдуард призвал его к себе, потому что именно он знал Роберта лучше всех, ведь тот был его лучшим другом в течение всего времени, проведенного Робертом на королевской службе. И осознание этого отнюдь не польстило молодому графу. Отсюда со всей очевидностью вытекало, что он должен был заранее заподозрить Роберта в предательстве. Ему нередко казалось, что и Эдуард думает так же, виня его в дезертирстве шотландца.
— Здесь что-то нечисто, — продолжал Эдуард, видя, что пристыженный Хэмфри хранит молчание. — Но мне трудно поверить в то, что граф Ричард не распознал лжи в его речах за те месяцы, что Брюс провел в его замке под арестом. Он ручается за него, что вытекает из его предложения.
— Сэр Ричард был союзником клана Брюсов. Разве можно быть уверенным в том, милорд, что его доверие не вызвано именно этой старинной привязанностью?
Король прищурился, но потом покачал головой.
— Я верю Ольстеру. Кроме того, он ничего не выиграет от союза с Брюсом, если не будет совершенно уверен в том, что я дарую ему прощение. А вот если бы я отказал Брюсу, он бы лишился своих владений в Англии и Шотландии, рискуя в одночасье превратиться из графа в нищего. — Эдуард помолчал. — Но даже в том случае, если Ольстер все-таки покровительствовал ему, Брюс собственноручно расстался с единственным аргументом, который давал ему возможность начать со мной торг. — В глазах короля блеснуло удовлетворение, когда он заговорил о своем новом приобретении. — Именно посох Малахии более всего остального убеждает меня в том, что его капитуляция может быть искренней.
— Милорд, объединение всех реликвий Брута — это и впрямь долгожданное событие, к которому мы все стремились долгие годы. Но, оставив его в стороне, я полагаю, что безопаснее и мудрее было бы бросить Брюса в Тауэр.
— Пожалуй. Но попробуй подняться над своими предрассудками, Хэмфри. Брюс может оказаться мне намного полезнее в качестве добровольного союзника, находящегося под постоянной охраной и наблюдением, чем озлобленного пленника. Его отступничество нанесет сильный удар по позициям мятежников и существенно подорвет их моральный дух. На его примере я покажу им всю тщету дальнейшей борьбы против моей власти. Короче говоря, Брюс может оказаться неоценимым, когда я начну новую кампанию.
Последние слова Эдуард подчеркнул, повысив голос. Хэмфри понял, что король крайне уязвлен тем, что прошлой осенью ему пришлось уступить Филиппу и заключить перемирие со скоттами.
После нападения мятежников на Лохмабен, который отстраивался до сих пор, королю ничего так не хотелось, как броситься за скоттами в самое сердце Селкиркского леса и уничтожить их всех до единого. Но ему помешали потеря цитадели, наступление зимы и напрасные попытки отыскать бунтовщиков в их тайном убежище. Единственное, что утешало его, — осознание того, что мера эта вынужденная и временная. С приходом весны он зальет Шотландию кровью от моря до моря.
В последнее время Эдуард с интересом выслушивал донесения своих шпионов о том, что во Фландрии, которую Филипп силой присоединил к своему королевству четыре года назад, назревает мятеж. Французским чиновникам все труднее становилось поддерживать порядок, и в воздухе запахло восстанием. Эдуард не сомневался, что это надолго свяжет его кузену руки, а ему самому даст время, чтобы раз и навсегда решить проблему с Баллиолом, и он все чаще и все настойчивее заговаривал о новой шотландской кампании.
Хэмфри опасался, что стремление короля нанести сокрушительное поражение мятежникам сыграет с ним злую шутку. Раздражение готово было прорваться наружу, когда он понял, что Эдуард хочет получить от него заверения в собственной правоте, ищет причину отбросить всякую осторожность и принять Роберта ко двору, если это поможет ему сломить сопротивление скоттов.
