Я стал бродить, потрясенно смотря на тела. Вглядывался в лица, узнавая многих. Не верилось. Не хотелось верить глазам. Все погибли. Весь большой полк. Почти все тела утыканы стрелами. Всё в стрелах. Только из земли торчит столько, что хватило бы и сотой доли на всех убитых. Убитых пиками, или рублеными ранами тоже хватало. Я брел и смотрел на всё это. Как так вышло? Их же побили как младенцев. Многие без брони. Ратников в кольчугах считанные десятки. Как такое могло произойти? Не выставили дозор? А может опять предательство? Но кто?
Господи!
Ноги, как ватные, еле держали меня.
Вот боярин Карпов, с рассечённой грудью, тот, что спорил со мной на совете. Вот Егор Бусин, ратник великан, он кроме десятка стрел, имел колотую рану в груди.
Я остановился у незнакомого ратника, пронзенного множеством стрел. На кузнеца Тютю похож. Не мог оторвать взгляд от его остекленевших глаз. Молодой. Был.
Ноги подогнулись. Хотелось выть.
Меня затрясло. Нет, это не меня трясёт, трясли меня, за плечо, и что-то говорили. Но я не слышал. Голова мотанулась от удара и слух прорезало:
— … ди в себя. Черт возьми!
Я поднял голову, с трудом оторвав взгляд от мёртвого парня. Я зашел почти в середину лагеря, превратившегося в большое кладбище. Ещё одно Буево поле.
Дед Матвей стоял надо мной и тряс за плечи.
— Как же это?
Кубин скрипнул зубами.
— Не знаю. Ну что, пришел в себя?
Я кивнул.
— Пришел. Что теперь делать, а? Их же всех…
— Не всех. Пойдём отсюда. Вон в роще наши собрались. Там и подумаем, что делать.
Обходя тела, я уже не смотрел на лица. Не смогу я опять оторвать взгляд. На душе стало ещё поганей. В том, что произошло, есть моя вина. Я знал, как и что может произойти. Ведь подробно читал об этом. Порадовался лёгким предыдущим победам. Понадеялся, что с моим появлением тут всё пойдёт по-другому. Идиот. А Кубин? А остальные? Кулибин, Ефпатин? Они, что не пытались всё изменить? Мне ведь Кулибин говорил об этом. А я возомнил, что у меня получится.
В себя пришел на краю рощи, на небольшой поляне, отделённой от поля густыми кустами. Здесь уже запалили костры. Мы остановились у одного.
— Садись, Володя.
Кубин присел рядом. Выглядел он, наверно, лучше меня. Окаменевшее, хмурое лицо, в глазах глубокая скорбь. Я так не могу. Ещё чуть и крыша съедет. Как он себя в руках-то держит?
— Вижу, прийти в себя не можешь. Понимаю.
Дед Матвей смотрел на огонь и ёжился, как будто мерз.
— Страшная картина.
Кубин, перевёл взгляд на меня и, продолжил:
— Странно. Когда сам сражаешься и столько крови видишь, и товарищей убитых, воспринимаешь всё не так. Я сам в первый раз, так же как и ты… Эх, водки бы. Много.
Я, смотря на огонь, спросил Кубина:
— Власыч, как ты думаешь, что произошло? Кто опять предал?
Он посмотрел на меня.
— Думаю тот же. Кутерьма. Поганых к Китежу вывел и место лагеря показал.
А ведь точно! Теперь вся картина стала ясной. Монголы, пройдя тайной тропой показанной предателем, не только захватили город, но и подготовили засаду для русских ратников. Вот только как со следами? Столько следов от конных должно было остаться, хотя…
Искушенные в этих вопросах монголы смогли скрыть свои следы. После того как русское войско встало лагерем они его окружили и ударили, перед этим вырезав дозоры. Скорей всего так и было.
Дед Матвей, помолчав, сказал:
— Я отроков разведать послал — как и что кругом. Так, что б по-тихому оглядеться. И в Верши тоже. Тут нам одним не справиться. Поганых теперь не догнать. Да и дело у нас важное есть.
Вокруг загомонили парни:
— А как же поганые? Неужели спустим им это?
Я вздохнул.
— Будет ещё у нас возможность с ними поквитаться. А сейчас товарищей наших похоронить надо.
Из кустов вынырнул Демьян.
— Дед Матвей, Володимир Иванович! Там наши. Велесов Борька и с ним ещё дюжина. И там боярин Велесов. Умирает он.
Последнее Демьян договаривал уже на ходу. Мы мчались туда, куда указывал Демьян.
Велесов лежал на небольшой полянке. Его голову держал на коленях Борис. Вокруг толпились ратники, что уцелели. Увидев меня, он слабо улыбнулся:
— А, боярин Велесов. Видишь вот, как вышло? Умираю я.
Борис всхлипнул:
— Нет, тятя, ты не умрёшь. Боярин поможет тебе.
Он поднял на меня умоляющий взгляд:
— Ведь ты поможешь? Помоги, прошу.
Я молчал. Помочь уже было невозможно. Из груди торчали обломки стрел. Кольчугу снять и не пытались. Крови потерял много. Как он живой ещё? Я опустил голову. Помочь я не мог в любом случае. Ну не врач я, черт возьми! Борис всё понял. Понял и Велесов. Он закрыл глаза и пробормотал:
— Слушай меня, сын. Наклонись ближе.
Он помолчал. Вздохнул и сказал:
— Я умираю. Ты теперь один остался. Дело твоё выжить и род продолжить. Слушай Володимира Ивановича. Дядя он твой.
Он перевёл взгляд на меня.
— Брат. Прости меня. Не принял я тебя как брата. А теперь…
Он кашлянул и замер.
Я положил руку ему на грудь.
— Я клянусь, что сделаю всё, чтоб он выжил.
Поднялся. Кубин, стоявший рядом, перекрестился и произнёс:
— Прими, Господи, душу раба твоего.
Стояли и молчали, смотря на тело. Борис смотрел отрешенно. Один из ратников, закончив молиться, перекрестился и спросил:
— Что теперь делать-то?
— Хоронить всех будем.
Борис поднял голову и твёрдо сказал:
— Отца я похороню дома.
Дед Матвей приобнял Бориса за плечи:
— Боренька, далеко ведь. Поганые рядом. Похороним со всеми.
Борис упрямо помотал головой:
— Отца я похороню дома. Хоть он будет рядом.
— Погоди, а почему только он?
Парень смотрел сквозь меня и я понял, что случилось. Я вспомнил сон.
— Твоя мама и братья в Китеже были?
Он кивнул. Мы с Кубиным переглянулись.
— Ладно. Вези отца и хорони. Завтра поутру и поедешь.
Я повернулся к Кубину.
— Матвей Власович, проводи его. Возьми людей сколько надо.
Дед Матвей кивнул.
— А теперь вы. — Я оглядел всех. — Старший кто есть? Сотники или десятники?
Вперёд выступил один.
— Нет сотников, полегли все. Я десятник, Бравый Иван.
— Бравый, говоришь? А сколько вас тут, таких бравых? И как в живых остались?
Ратник покачал головой:
— Не суди так, боярин. Когда поганые налетели внезапно, мы на краю поля были. Многих сразу стрелами побило. Потом в копья ударили. Всей тьмой. Что мы могли сделать тремя десятками? Вон, боярина Велесова только в лес унести успели, да ещё отбивались потом долго. Десяток полёг, отбиваясь, и ещё трое скоро преставятся.
