— Заседание всего лишь прервано, сэр.
— Да, я знаю, — огрызнулся Краучер, — однако…
— Смею уверить, что у обвинения есть свидетели, сэр, стало быть, смею полагать, что заседание должно быть продолжено.
Краучер выглядел озабоченным: он предвидел в будущем возникновение множества трудностей. Но у него были советники, не говоря уж о сводах законов, лежащих на столе перед помощником судьи-адвоката.
— Ну что ж. В таком случае попрошу вас и маркизу покинуть зал, пока члены суда не обсудят ситуацию. Вы, разумеется, не вправе разговаривать между собой. Попросите часового пригласить провост-маршала.
Через пятнадцать минут в каюту капитанского клерка, где под охраной Бленкинсопа находился Рэймидж, вошел часовой и объявил, что заседание трибунала возобновляется. Вернувшись в большую каюту, Рэймидж увидел, что все «зрительские» места теперь заняты: свободные от службы офицеры собрались здесь в предвкушении новых происшествий.
Капитан Краучер посмотрел на Рэймиджа.
— Трибунал решил, что нет необходимости упоминать в протоколе о недавних событиях, и можно продолжить заседание. Вы не возражаете?
— Разве я вправе возражать или соглашаться, сэр? — холодно произнес Рэймидж. — С вашего позволения, председатель трибунала — вы. И если трибунал допустил ошибку, главнокомандующий или Адмиралтейство примут соответствующие меры.
Рэймидж избежал ловушки: если бы он дал согласие, Краучер оказался свободен от любых обвинений в нарушении процедуры. Краучер расставил силки и теперь, благодаря Джанне, рисковал попасть в них сам. Недаром говорят: не рой другому яму. В любом случае Краучер свалял дурака, поскольку Джанну не привели к присяге — похоже, никому из членов трибунала не пришло в голову, что в протокол заносятся только показания, данные под присягой. Если даже корабль разнесет взрывом на куски, это не обязательно записывать в протокол, разве чтобы оправдать отсрочку заседания. Рэймидж решил прибегнуть к блефу.
— Полагаю, — неуверенно начал Краучер, — что трибунал вправе определять, что вносить в протокол, а что нет.
В голосе его не чувствовалось убежденности — очевидно, ему хотелось втянуть Рэймиджа в дискуссию, и безболезненно избавиться от ненужных проблем.
Рэймидж не дрогнул.
— Мое почтение, сэр. Я хотя и не могу знать законной процедуры, но думаю, что трибунал не вправе игнорировать, и тем самым фактически аннулировать уже данные показания. Иначе это будет означать, что протокол может правиться или цензурироваться, как какой-нибудь грошовый листок, ради того чтобы сделать виновного невиновным, или наоборот.
— Бог мой, юноша, никто не говорит, что протокол может быть подвергнут цензуре: трибунал просто считает, что это был бы самый разумный путь выхода из этой неприятной ситуации.
— Говоря о неприятной ситуации, сэр, — вежливо сказал Рэймидж, — вы, я полагаю, имеете в виду, что она непрятна для меня, но трибунал не должен принимать в расчет мои чувства и установить правду, какой бы неприглядной она не была…
— Ну хорошо, — произнес Краучер, открыто признавая свое поражение, — вызовите первого свидетеля.
Рэймидж вмешался:
— Сэр, а не должны ли мы следовать установленной законом процедуре и позволить помощнику судьи-адвоката зачитать протокол от момента, когда изначально был вызван первый свидетель?
— Мальчик мой, — ответил Краучер, — мы не можем позволить себе заседать целую неделю. Давайте заслушаем первого свидетеля.
Рэймидж потер шрам над правой бровью и часто заморгал. Его душили ярость и возмущение, но нужно хранить спокойствие: когда эти люди видят, что жертва готова сопротивляться, они начинают нервничать, а ему стоит продолжать блефовать и использовать каждую возможность для атаки.
— При всем моем уважении, сэр, считаю, что зачитать их будет хотя бы честно по отношению ко мне.
— В таком случае, ладно.
Все взоры обратились на Барроу, схватившего обеими руками очки и старавшегося подавить нервный смешок.
— Я не записал, сэр…
— Что?!
— Нет, сэр.
Рэймидж спокойным тоном прервал их:
— В таком случае, может быть мы удовольствуемся пересказом, сэр?
Стоит кому-нибудь указать на факт, что Джанну не привели к присяге, его игра будет проиграна, но она стоит свеч. К счастью Краучер, в конце концов, согласился, и в течение следующих пяти минут они с Рэймиджем спорили о формулировках. В то время как Рэймидж настаивал на том, чтобы показания маркизы были записаны дословно, Краучер утверждал, что невозможно в точности вспомнить все, о чем она говорила. Тогда Рэймидж предложил вызвать ее, чтобы она могла повторить показания. Испуганный самой идеей, Краучер предпочел согласиться с их кратким изложением и спросил с сарказмом:
— Теперь-то вы довольны?
— Именно так, сэр.
— Ну слава Богу. Барроу, сделайте отметку об этом и вызовите первого свидетеля.
Боцман направился прямо к месту свидетеля, и поскольку не было необходимости повторно приводить его к присяге, Барроу начал допрос.
— Вы являлись боцманом на бывшем корабле Его величества «Сибилла» в четверг, восьмого сентября, когда он столкнулся с французским военным кораблем?
— Да, сэр, я! — ответил Браун.
— Пожалуйста, отвечайте только «да» или «нет», — одернул его Барроу. — Расскажите трибуналу в подробностях, что вам известно о сражении с момента, когда был убит капитан Леттс.
Рэймидж уже собирался вынести протест, указав, что Браун должен начать рассказ раньше, поскольку трибунал расследует не только его, Рэймиджа, поведение, но и обстоятельства потери корабля, когда вмешался капитан Феррис.
— Как следует из формулировки в приказе о созыве трибунала, полагаю, что свидетелю следует рассказать обо всем, что ему известно с момента, когда был замечен французский корабль. Действия капитана Леттса в равной степени интересны для суда.
— Поскольку капитан Леттс мертв, его вряд ли можно рассматривать как свидетеля, — ответил Краучер, избегая открыто отклонить требование Ферриса.
— Если бы наш обвиняемый погиб, он тоже не был бы сейчас под трибуналом, — отпарировал Феррис. — Но будет несправедливо судить его за то, что находилось в сфере ответственности капитана Леттса.
— Хорошо, — сдался Краучер. — Вычеркните из записей последнюю часть вопроса и впишите вместо нее «с момента, когда был замечен французский корабль».
Браун был простым человеком, но, хотя и нервничал при виде такого количества старших офицеров, безусловно понимал, что это не обычный трибунал. И поскольку Браун был простым человеком, рассказ его тоже был незамысловат. Едва он дошел до места, когда ему передали слух, что несколько офицеров убиты, его прервал капитан Блэкмен, сидевший рядом с Краучером:
