Ознакомительная версия.
Дядюшка уже собрался разразиться угрозами, возможно с использованием таких слов, которые священники едва ли слышали, но отец жестом заставил его замолчать и сказал:
— Мы хотим доставить Хубилай-хану эмиссаров церкви, чтобы доказать превосходство христианства над другими религиями. Эти бараны в одеждах священников едва ли лучшие представители Святой Церкви, которых ему стоит показывать. Отправляйтесь на ваш корабль, братья, и да пребудет с вами Бог.
— И убирайтесь от нас поскорее вместе со своим Богом! — взревел дядя. После того как монахи собрали свои пожитки и вышли из комнаты, он проворчал: — Эти двое просто ухватились за наше рискованное предприятие как за повод, чтобы убраться подальше от распутных женщин Акры. А теперь они воспользовались этим безобразным происшествием, чтобы сбежать от нас. Нас просили привезти сотню священников, а мы получили лишь двух самых безвольных старых zitelle[114]. Теперь же у нас и вовсе никого нет.
— Ну, потеря двоих не так болезненна, как потеря сотни, — утешил брата отец. — Поговорка гласит, что «лучше упасть из окна, чем с крыши».
— Я смогу пережить потерю этих двоих, — сказал дядя Маттео. — Но что теперь? Мы продолжим свой путь? Но ведь у нас нет священников для хана!
— Мы обещали Хубилаю, что вернемся, — ответил отец. — А мы и так уже долго отсутствуем. Если мы не вернемся, хан потеряет веру в слово западного человека. Он может закрыть ворота своих земель для всех странствующих купцов, включая нас, а ведь мы прежде всего торговцы. Мы лишились священников, но зато у нас есть достаточный капитал — наш шафран и мускус Хампига, — и мы можем преумножить его на Востоке в неисчислимое богатство. Я полагаю, что следует продолжить путь. Мы просто скажем Хубилаю, что наша Церковь пребывала в замешательстве, поскольку еще не был избран новый Папа. Это похоже на правду.
— Я согласен, — сказал дядя Маттео. — Мы продолжим путешествие. Но что делать с этим ребенком?
И оба посмотрели на меня.
— Марко пока что нельзя вернуться в Венецию, — погрузился в размышления отец. — Что касается английского судна, то оно отправляется обратно в Англию. Однако Марко вполне может пересесть на Кипре на другое, которое держит путь в Константинополь…
Я быстро произнес:
— Я даже до Кипра не собираюсь плыть в обществе этих двух трусов-доминиканцев. Я за себя не ручаюсь и наверняка попытаюсь им навредить, а это будет святотатством и лишит меня надежды попасть на Небеса.
Дядя Маттео рассмеялся.
— Однако если мы оставим парня здесь, а эти черкесы затеют кровавую вражду с армянами, Марко может попасть на Небеса быстрее, чем надеется.
Отец вздохнул и сказал мне:
— Вот что, ты поедешь с нами до Багдада. Там мы отыщем какой-нибудь торговый караван, который отправится на запад, в Константинополь. Ты какое-то время погостишь у дяди Марко, нашего старшего брата. Ты можешь даже остаться у него до нашего возвращения, а если вдруг услышишь, что Тьеполо сменил новый дож, то смело садись на корабль до Венеции.
Думаю, что во дворце Хампига только мы одни пытались заснуть в эту ночь. Однако спали мы плохо, так как все здание сотрясалось от тяжелой поступи и сердитых голосов. Все гости из Черкесии надели в знак траура облачения небесно-голубого цвета, но, очевидно, они не предавались скорби, а носились по всему зданию в стремлении отомстить за искалеченную Сеосерес; армяне же предпринимали попытки утихомирить их или же, на худой конец, просто перекричать. Суматоха не утихла, даже когда мы на рассвете выехали со двора, где располагались дворцовые конюшни, и отправились на восток. Я не знаю, что впоследствии произошло с теми людьми, с которыми мы в тот день расстались: благополучно ли добрались до Кипра двое трусливых священников и отомстили ли черкесы семье Багратуни за несчастную принцессу. Я и по сей день ничего не слышал о них, да это меня и не особенно интересует. А уж в тот день я и подавно не особенно беспокоился на их счет, думая лишь о том, как удержаться в седле.
До этого за всю свою жизнь я лишь ходил пешком да передвигался на лодке по воде. Потому-то отец сам взнуздал и оседлал для меня кобылу, заставив меня наблюдать сию процедуру, поскольку в дальнейшем мне предстояло проделывать все это самостоятельно. Затем он показал мне, как правильно забираться на лошадь и с какой стороны на нее следует садиться. Я повторил все, как отец показывал: поставил левую ногу в стремя, слегка попрыгал на правой и, полный восторга, высоко подскочил, взмахнул правой ногой и с размаху шлепнулся верхом на жесткое седло, дико взвыв от боли. Каждый из нас, по совету остикана, носил кожаный мешочек с мускусом таким образом, чтобы он висел в промежности, и именно на него я и плюхнулся — последовавшие за этим невероятные мучения длились несколько минут, и я уже, признаться, думал, что первый опыт будет мне стоить собственной мошонки.
Отец и дядя резко отвернулись, но при этом их плечи тряслись от смеха. Я понемногу пришел в себя и передвинул мешочек с мускусом так, чтобы он больше не представлял угрозы моим жизненно важным органам. Впервые взгромоздившись на лошадь верхом, я пришел к выводу, что предпочел бы начать с какого-нибудь не столь высокого животного, хотя бы с осла, поскольку мне казалось, что я опасно раскачиваюсь слишком высоко над землей. Однако я оставался в седле до тех пор, пока отец и дядя тоже не сели на лошадей. При этом каждый из них взял в руку поводья одной из двух лошадей, на которых были нагружены все наши вьюки и снаряжение для путешествия. Мы выехали со двора и направились к реке; день еще только начинался.
Оказавшись на берегу, мы повернули вверх по течению, в направлении расселины среди холмов. Очень скоро беспокойная Суведия осталась позади, а затем мы миновали и развалины более древнего города и оказались в долине Оронта. Стояло прелестное теплое утро, и долина была покрыта буйной растительностью — зеленые фруктовые сады разделяли громадные поля посеянного весной ячменя, который теперь золотился и был готов к жатве. Несмотря на раннее утро, женщины уже были в поле. Мы смогли увидеть лишь нескольких из них, склонившихся над своими серпами, но по бесконечным щелкающим звукам мы поняли, что их в поле было много. В Армении все полевые работы выполняли женщины. Поскольку стебли ячменя очень грубые, жницы, чтобы защитить кожу, во время работы надевали на пальцы деревянные трубки. Ну а так как женщин было очень много, их пальцы издавали треск, который можно было ошибочно принять за потрескивание огня на ячменном поле.
Мы уже давным-давно проехали поля, а долина все еще оставалась зеленеющей, красочной и полной жизни. Повсюду росли многочисленные раскидистые темно-зеленые деревья, отбрасывающие благодатную тень, которые здесь называли чинарами, и ярко-зеленый тигровый бодяк; в изобилии тут также имелись колючие деревья с серебристыми листьями, которые носили название zizafun (ююба)[115], с них путешественник мог сорвать похожие на сливы плоды — очень приятные на вкус как в свежем виде, так и высушенные. Здесь же паслись стада коз, которые объедали бодяк, а на крыше каждой грязной пастушеской хибары виднелось гнездо аиста; повсюду летало огромное количество голубей, в каждой стае их было больше, чем во всей Венеции; еще тут водились золотистые орлы, которые почти всегда парили в небе, потому что, когда им приходится взлетать, эти птицы делаются неповоротливыми и уязвимыми. Они довольно долго бегут и взмахивают крыльями, прежде чем снова взмывают ввысь.
Ознакомительная версия.
