Раздумывая, означает ли такая фамильярность, что он вовсе не придворный, я кивнула. Как только мы отплыли от причала Стил-Ярда, мне пришлось придерживать шляпу обеими руками. Ветер раздувал выбившиеся непослушные пряди у висков. Шапочка миссис Винн оказалась совершенно подходящей для такого случая; возможно, подумала я, таковы требования для прислуживающих придворным дамам.
Королева Елизавета Йоркская[9] была известна как Добрая Королева благодаря своей щедрости и многим благодеяниям. Я дважды мельком видела ее на улицах Лондона, когда она принимала участие в шествии, в красивом наряде, причесанная волосок к волоску, в то время как мои волосы рвал ветер, забивая их мне в глаза и рот. Ее союз с королем Генрихом VII помог залечить раны долгой гражданской войны между сторонниками Ланкастеров и Йорков[10], потому что она была старшей дочерью и, следовательно, наследницей короля Эдуарда IV и сестрой этого бедного мальчика, так недолго правившего короля Эдуарда V[11]. Ее Величество могла гордиться тем, что в ее жилах текло больше истинно королевской крови, чем в жилах короля, его претензии на трон были неубедительны из‑за его предков, которые считались незаконнорожденными. В битве при Босворт-Филде Генрих Тюдор завоевал себе королевство, а прежний король, Ричард III, пал в бою.
На берегу я видела людей, которые показывали на нас рукой и, заслоняясь ладонью от солнца, старались получше рассмотреть: значит, баркас опознали как королевский, хотя на нем не было герба и знамен. Я радовалась путешествию, сказав себе, что сегодня передо мной расстилается весь Сити города Лондона. На востоке неясно вырисовывался Тауэр, на Лондонском мосту кипела жизнь – ведь он был окружен множеством лавок и домов. К северу виднелся собор Святого Павла, где в скором времени Артур, принц Уэльский, обвенчается со своей испанской принцессой, Екатериной Арагонской, которая пока еще не прибыла в Англию.
Когда мы покинули пределы Сити, мне показалось, что я вижу квадратную каменную башню Сент-Мэри-Абчерч на пологом склоне холма, церкви нашего прихода, на кладбище которой похоронены Уилл и Эдмунд и в которой я заказывала столько служб. Время от времени, несмотря на удовольствие от легкой беседы с моими спутниками, я вытягивала шею, чтобы посмотреть вперед, в направлении Вестминстера, но мы еще не пересекли широкого изгиба реки.
Кроме того, несмотря на то что я не сводила глаз с панорамы проплывающего мимо Лондона, я все время ощущала, что рядом со мной находится этот высокий человек. Даже без своей плоской бархатной шляпы с пером он был выше меня, по крайней мере, на голову. Его обутые в сапоги ноги были в полтора раза больше моих, которые я старательно прикрыла юбками. Его бедро прижималось к моей юбке, и, хотя я не могла ощутить его мускулистую ногу, мне почти что хотелось этого. Каждый раз, как он шевелился или поворачивался ко мне или, указывая на что-нибудь, брал меня за локоть, меня бросало в дрожь, и я должна была делать над собой усилие, чтобы не смотреть на него.
Но вот слева от меня появилось высокое каменное Вестминстерское Аббатство и просторный Вестминстерский дворец, прятавшийся в складках его каменных одежд. Он не был ни тяжелым, ни громоздким, а, казалось, плавал где-то между рекой и утренним туманом с полей. Мне приходилось раньше гулять у его стен и около разбросанных деревянных двухэтажных зданий. Кто в Лондоне не мечтал увидеть знаменитых, прекрасных обитателей дворца? Я была заворожена одним его видом так же, как прежде меня заворожили эти приехавшие за мною люди. В первый раз за долгое время я воспрянула духом.
Мы причалили у ворот, ведущих к реке, тех, что были ближе к дворцу, и пошли вдоль деревянного причала, охраняемого фантастическими вырезанными и раскрашенными существами: единорогом, драконом и…
– Это грифон, наполовину лев, наполовину орел, один из символов Его Величества, свидетельство его валлийских корней, – пояснил Ник, словно прочитав мои мысли, что не очень мне понравилось. Он снова легко тронул меня за локоть, чтобы повести в верном направлении, и я ощутила жар, как от плавящегося воска, даже испарина выступила. Я понимала, что должна взять себя в руки. Мне нужно было оставаться спокойной и внимательной, я должна безупречно выглядеть и говорить наилучшим образом.
У ворот высокие стражники с алебардами были одеты в изумительные мундиры, радовавшие мой глаз художника: вышитую на них алую розу Ланкастеров окружали золотые виноградные листья, от которых исходило сияние. Я знала, что в этих стенах находятся Суд лорда-канцлера, Суд королевской скамьи и Суд общих тяжб[12]. Я надеялась увидеть их хоть одним глазком, но, когда перед нами открылся длинный коридор, надежда моя угасла. Здесь был настоящий лабиринт. Поворот за поворотом, проход через просторный зал, пустой, по которому взад-вперед сновали посыльные и слуги. Я прикусила нижнюю губу, но тут же заставила себя расслабиться и разжать стиснутые кулаки.
– Сюда, миссис Весткотт, – сказал Ник, и мы снова повернули. Здесь встречалось еще больше слуг: одни – нагруженные подносами, другие несли что-то еще. Простые, не из полированного олова или бронзы, светильники по стенам. Мы стали подниматься по узкой, крутой каменной лестнице. И только тут я поняла, что меня ведут черным ходом. Потому что меня не должны видеть важные персоны? Потому что я всего лишь лавочница, которой просто дали поручение? И снова Ник Саттон прочел мои мысли.
– Не волнуйтесь, – спокойно произнес он. – Лестница для слуг только из‑за того, что, как мы уже говорили, дама хочет, чтобы ваш визит и ваши услуги оставались частными.
В тускло освещенном коридоре мы остановились, и Ник стукнул костяшками пальцев в дверь – раз, потом еще три. Дверь открылась, и выглянула дама, прекрасно одетая, в платье, чем-то напоминавшем одежду Сибил.
– Свечная мастерица? – спросила она.
– Да. Миссис Весткотт, урожденная Ваксман, – объяснил ей Ник.
Им была известна моя девичья фамилия! Тогда, возможно, мое пребывание здесь связано с доброй славой мастерской моих родителей, с талантами моего отца. Но ведь они говорили, что той даме понравилась свеча с резным ангелом моей работы.
Что касается моего умения делать резьбу, то, когда много лет назад отец делал лица и руки для погребальных восковых статуй лондонской знати, он научил меня лепить лица из воска, самого подходящего цвета для трупа, хотя он применял растительные красители, чтобы придать воску оттенок живой плоти. С тех пор я резала только лица на свечах. Но я помню, что сделанные отцом статуи выглядели так, словно могут дышать и двигаться. Иногда, наблюдая за его работой в мерцающем свете свечей, я не сомневалась в этом. Эти фигуры, не то призраки, не то духи, были дурным сном моего детства, до того как мне пришлось узнать, что настоящие кошмары – смерть тех, кого любишь и кого трагически теряешь.
