княгиня Ольга, а затем ее внук Владимир. Политическое единство восточных славян в IX–X вв. было достаточно аморфным, и их консолидация, по всей видимости, произошла благодаря вождям варяжских отрядов, вероятно, появившихся в восточнославянских землях в первой половине IX столетия в процессе скандинавской экспансии. Как позволяют судить западноевропейские источники эпохи Каролингов – Бертинские анналы и письмо императора Людовика II (844–875) византийскому императору Василию I (867–886), сохранившееся в тексте «Салернской хроники» под 871 г. [33], – эти вожди претендовали на тюркский титул кагана, эквивалентный в IX в. статусу императора. Впрочем, судя по свидетельствам ПВЛ, территориальное расширение их «юрисдикции» в экономической и военной сфере произошло лишь на рубеже IX–X вв. Отдельные племенные общности периодически стремились выйти из этой «юрисдикции» и в ответ наказывались «тяжкой данью». Константин Багрянородный в трактате «Об управлении империей» сообщает, что славяне являются «пактиотами» (данниками или союзниками) россов, среди которых упоминаются «вервианы», «другувиты», «кривичи», «северии», а также «лензанины». В историографии эти этнонимы отождествляются соответственно с древлянами, дреговичами, кривичами и северянами (более спорно отождествление «лензанинов» с лендзянами). Информация императора не дает оснований для утверждения о том, кого он имеет в виду под россами, так как термин
росс в трактате может интерпретироваться не только с этнической, но и с социальной точки зрения – как обозначение дружины киевских «архонтов» (князей), ежегодно отправлявшейся в «кружение» по землям «пактиотов» [34]. В официальной хронике Константина VII, приписываемой так называемым продолжателям Феофана Исповедника (к составлению которой, возможно, был причастен сам император), народ
росс в рассказе о походе на Константинополь в 860 г. определяется как скифское племя (этот термин являлся традиционным для обозначения варваров), а в рассказе о походе 941 г., современником которого был автор, сообщается, что россы, «коих именуют также дромитами», происходят из «племени франков» (под которыми подразумевали жителей Западной Европы) [35]. Латинские и арабские памятники IX–X вв. конкретизируют их как «норманнов» или «северных людей», что позволяет отнести их к жителям Скандинавского полуострова. Например, биограф германского короля Оттона I Великого (936–973, император Священной Римской империи с 962) епископ Лиутпранд Кремонский в середине X в. писал: «Ближе к северу обитает народ, который греки по внешнему виду называют русью, мы же по местонахождению именуем норманнами» [36]. Так как этнической общности с таким названием на севере Европы не зафиксировано, Н. А. Полевым и С. М. Соловьёвым было высказано предположение о том, что
русь является не этнонимом, а социальным термином, обозначающим на юге дружину мореплавателей, синонимом которой на севере являлся термин
варяги [37]. Н. П. Ламбин раскрыл значение
руси как полиэтничной совокупности дружин, эксплуатировавших славянское население путем взимания дани, и высказал предположение о том, что подчинявшаяся им податная территория впоследствии получила название «Русской земли» [38]. Актуализация этой гипотезы в современной историографии связана с работами Е. А. Мельниковой и В. Я. Петрухина, продемонстрировавших первичность термина
русь по отношению к термину
варяги, который использовался в X–XI вв. для обозначения скандинавских воинов, не входивших в княжескую дружину [39].
Судя по информации Константина Багрянородного, ядро «Русской земли» в середине X в. располагалось в Поднепровье. По мнению А. Н. Насонова, оно локализовалось в районе Киева, Чернигова и Переяславля: эти три главных города «вырастали в X–XI вв. в значении политически господствующих центров» [40]. Эта точка зрения нуждается в некоторых коррективах. О политической роли Чернигова в X в. ничего не известно. Что касается Переяславля, то, согласно ПВЛ, он был заложен Владимиром Святославичем лишь в 993 г. По археологическим данным, в городе не обнаружено пластов ранее конца X в. [41], так что более ранние датировки его возникновения остаются гипотетичными. Предположение о существовании Переяславля в первой половине X или в IX столетии, которое делается, исходя из упоминания Переяславля в летописной статье 907 г. и в русско-византийских договорах 911 и 944 гг., скорее всего, является позднейшей вставкой, в результате которой политические реалии второй половины XI – начала XII в. проецируются на более ранний период. Это предположение органично сочетается с точкой зрения А. А. Шахматова, согласно которой тексты русско-византийских договоров X в. были введены в летописную традицию на этапе формирования ПВЛ, и с предположением С. М. Каштанова, согласно которому они появились на Руси в начале XII в., с приездом в Киев из Византии митрополита Никифора (1104–1121) [42]. Таким образом, упоминание Переяславля в тексте договоров могло появиться в промежутке между 1105 и 1116 гг., когда игумен Выдубицкого монастыря Сильвестр закончил работу над текстом ПВЛ, «написа книгы си Летописец» [43].
Опираясь на поднепровскую территорию на юге (которую обычно называют «Русской землей» в «узком смысле») и Новгород на севере, варяжские правители строили систему взаимоотношений со своими «пактиотами» – славянскими племенными сообществами. О том, что эти отношения были отнюдь не безоблачными из-за амбиций обеих сторон, свидетельствуют два упомянутых в ПВЛ под 913 и 945 гг. столкновения киевского князя Игоря с древлянами (последнее из которых стоило ему жизни). Его вдова Ольга после расправы с князем Малом поставила Древлянскую землю в более сильную экономическую зависимость от Киева. Следующий кризис древнерусской государственности в начале 970-х гг. спровоцировали балканские походы Святослава (которого один из летописцев устами киевлян упрекал в том, что князь «искал» чужих земель, оставив свою), и династический конфликт Святославичей. Победителю в этой междоусобной войне Владимиру в первой половине 980-х гг. пришлось вновь подчинять не только вятичей, на которых возложил дань Святослав, но и радимичей, по свидетельству ПВЛ, плативших дань в начале X в. Олегу.
Считается, что изначально Владимир Святославич пытался сплотить откалывающиеся племенные союзы на базе язычества, для чего и устроил в Киеве пантеон. Если логически связать с этим летописным сюжетом свидетельства о походах на вятичей и радимичей, то получится, что это мероприятие отнюдь не способствовало консолидации славянских племен вокруг киевского князя. Впрочем, существует и другая точка зрения, согласно которой Владимир не устраивал никаких религиозных преобразований, а просто перенес языческое капище на новое место [44]. Однако «реформа» языческого пантеона, вероятно, все же произошла, так как, согласно наблюдениям Б. А. Рыбакова и В. Н. Топорова, собственно славянскими божествами здесь были только Перун и Мокошь, тогда как Хорс и Симаргл являлись иранскими культами, а славянские имена Даждьбога и Стрибога оказались кальками соответствующих иранских названий [45]. Иначе говоря, языческий пантеон Владимира носил «межконфессиональный» характер, но главное место в нем отводилось славянскому божеству Перуну, культ которого Е. В. Аничков охарактеризовал как «княжеско-дружинный», противопоставленный «торговому культу» Волоса [46]. Что касается древнерусских летописцев, то их волновал не социально-политический, а идеологический аспект «реформы». Они стремились показать не столько кризис киевской гегемонии в
