— Центурион Септимус! — набрав полную грудь воздуха, выкрикнул Кастор. — Вперед!
Снизу из башни эхом донесся жидковатый хор боевых кличей, и стало видно, как парфяне поднимают луки, выбирают цель, и вот уже воздух полон густого мелькания их стрел. Сверху Кастору открылся вид на то, как через площадку бросается на врага компактное построение его людей, последних из уцелевших. Пригнувшись за своими щитами, они дерзко неслись прямиком на врага вслед за Септимусом, который ревел парфянам что-то оскорбительное. Между тем вражеские лучники, твердо держа позицию, со всем возможным проворством обстреливали подвижную мишень. Те из них, у кого еще оставались запальные стрелы, огненными бутонами выпускали их в сторону легковооруженных велитов.[6] Всаживаясь в щиты, стрелы продолжали гореть, высвечивая бегущих. На глазах у Кастора Септимус внезапно пошатнулся, выронив меч и ухватившись за наконечник стрелы, торчащей у него из шеи. Вместе с этим крик его прервался, а сам он пал на колени и распластался, слабо подергиваясь в такт уходящей вместе с кровью жизни.
Римляне сомкнулись вокруг его тела и подняли щиты. За происходящим Кастор наблюдал с горьким отчаянием. Напор броска угас вместе с Септимусом, и теперь солдаты один за другим падали под парфянскими стрелами, проникающими в зазоры между щитами. Скорей бы уж конец. Тяжело опираясь на древко сигнума, он перебрался на другую сторону настила и посмотрел с высоты кручи вниз, на реку. Далеко в низине туман рассеялся и луна переливчато сияла на водах бегущего по камням потока. Кастор обернулся и посмотрел вверх, на безмятежную глубину небес, вдыхая ночной воздух полной грудью.
Оглянуться его заставил мощный треск древесины на том конце башни; времени в обрез, если только есть желание, чтобы символ когорты не попал в руки врагу. Через колеблющуюся завесу дымного пламени проглядывали сталисто мерцающие ряды парфян. Понятно, что это всего лишь пролог, начало. Уже скоро гибельным огненным потоком хлынут они через пустыню, грозя поглотить восточные провинции Римской империи. Кастор обеими руками крепко сжал древко сигнума, захромал к самому краю настила и оттуда, скрежетнув напоследок зубами, с глубоким вдохом бросился в пустоту.
— Вот, значит, какие прелести преподносит нам жизнь. — Макрон, вытянув перед собой ноги, с улыбкой припал спиной к стене «Изобильной Амфоры» — корчмы, где имел обыкновение бражничать. — Наконец-то я получил назначение в Сирию. И знаешь что, Катон?
— Что? — шевельнувшись, приоткрыл глаза его товарищ.
— Отрадно, что она складывается именно так, как я и предугадывал. — Макрон, зажмурившись, блаженно подставил свое обветренное лицо ласковому солнцу. — Хорошие вина, женщины по вполне сходной цене, которые умеют тебя как надо ублажить, прекрасная погода без дождей. Библиотека, и та здесь приличная.
— Вот уж не думал, что ты пристрастишься к книгам, — хмыкнул Катон.
Последние месяцы Макрон в основном утолил свою эпикурейскую жажду[7] и развил у себя интерес к чтению. Увлекали его в основном пошловатые комедии и эротика, но это ведь тоже какое-никакое, а чтение, и кто знает, может, это приведет его к постижению и более серьезных материй.
— Пока меня здесь все устраивает, — признался с улыбкой Макрон. — Так бы жизнь шла и шла. Теплый климат, жаркие женщины. Знаешь, после того похода в Британию кельтов я готов не видеть всю свою оставшуюся жизнь. Ни единого.
— Вот уж что верно, то верно, — с чувством фыркнул центурион Катон, припоминая сырость и промозглые туманы над синеватыми болотами, через которые они с Макроном пробивались в составе Второго легиона, осваивая то самое недавнее приращение империи, будь оно неладно. — Хотя летом там не сказать чтобы так уж худо.
— Летом? — скептически удивился Макрон. — Это ты о толике погожих дней между тамошней зимой и осенью?
— Ничего, ничего. Несколько месяцев похода по пустыне, и те времена в Британии покажутся тебе сущим блаженством. Прямо-таки элизиумом.[8]
— Всяко может статься, — вздохнул задумчиво Макрон, припоминая их прошлое стояние на границе Иудеи, среди знойной пустоши. Воспоминание он предпочел отбросить. — Ну а пока подо мной когорта, жалованье префекта и перспектива приличного отдыха прежде, чем нам снова рисковать жизнью и конечностями от имени сенаторов и римского народа, — перефразировал он с усмешечкой святые для каждого римлянина литеры SPQR.[9] — К которому, между прочим, относит себя и этот коварный лукавец Нарцисс.
— Нарцисс?
При упоминании личного секретаря императора Клавдия Катон сел прямо и обернулся к другу.
— Что-то от него ответа до сих пор нет, — сказал он, понизив голос. — А ведь он уже должен был прочесть наше донесение.
— Ну да, — пожал плечами Макрон, — и что?
— А то. Как, ты думаешь, он поступит с проконсулом?
— Кассием Лонгином? Да никак. Ничего ему не будет. Свои следы Лонгин спрятал достаточно тщательно. Четких свидетельств, позволяющих уличить его в измене, нет, и, можешь быть уверен, он сделает решительно все для демонстрации своей преданности императору — особенно теперь, когда знает, что за ним прислеживают.
Катон как бы невзначай оглядел сидящих за соседним столом и, подавшись к Макрону, вполголоса сказал:
— Учитывая, что это нас с тобой Нарцисс послал следить за Лонгином, сомневаюсь, чтобы проконсул в случае чего пролил слезы по нашей кончине. Нам надо соблюдать осторожность.
— Убить нас он все равно не убьет, — отмахнулся Макрон. — Было бы слишком подозрительно. Так что расслабься, Катон, все идет прекрасно. — Согнув в локтях руки, он чуть отвел от стены плечи и с уютным зевком сунул ладони под голову.
Секунду-другую Катон поглядывал на друга, досадуя, что тот не в полной мере осознает опасность, какую может представлять собой Кассий Лонгин. Несколько месяцев назад проконсул Сирии запросил передать под свое начало три дополнительных легиона, якобы для противостояния растущей угрозе восстания Иудеи. С эдакой силищей за спиной Лонгин мог представлять для императора недюжинную опасность. Катон имел стойкое убеждение, что Лонгин собирается посягнуть на императорский трон. Во многом благодаря Макрону с Катоном мятеж тогда оказался подавлен прежде, чем успел охватить всю провинцию, и Лонгину ни к чему стало иметь под собой три дополнительных легиона. При этом было ясно, что такой властолюбец, как Лонгин, едва ли спустит тем, кто разрушил его алчные устремления, и какое-то время — на протяжении нескольких месяцев — Катон жил в опасении мести со стороны проконсула. Но теперь проконсул в самом деле оказался перед растущей угрозой, на этот раз со стороны Парфии, противостоять которой он сейчас мог лишь силами Третьего, Шестого и Десятого легионов с приданными им вспомогательными когортами. А если война разразится в восточных провинциях, то для борьбы с парфянами понадобится каждый, кто только может носить оружие. Катон вздохнул. Забавно: угроза из Парфии оборачивается даже на пользу. Она хоть как-то отвлечет внимание проконсула от мыслей о мести… — по крайней мере пока. Катон осушил чашу и прислонился к стене, озирая город.
