Имя человека, от которого дон Эстеван получил письмо, было Кучильо. Главная часть его одежды состояла из фуфайки без рукавов, сшитой из дубленой кожи. Из-за высоких черных сапог торчал длинный нож. Ножны высовывались настолько, что Кучильо мог достать оружие в любую минуту. Большая войлочная шляпа, поля которой были украшены ниткою венецианского жемчуга, составляла его головное украшение. Неподалеку от него паслась его лошадь, которая, против обыкновения, ходила на свободе и не была спутана. Подле бродяги лежал короткий карабин, делавший Кучильо в этой местности опасным соседом. Человек, который с ним играл, звался Барайя, он был высокого роста и обладал густою и длинною бородою; одежда его, подобно Кучильо, состояла из кожаной куртки, а лошадь была так же сильна и легка, как лошадь его товарища.
Заметив вдали приближающихся дона Эстевана и его свиту, люди эти перестали играть и поднялись со своих мест, чтобы встретить кавалькаду. Дон Эстеван и Кучильо были знакомы друг с другом прежде, и как только слуги успели раскинуть походную палатку, они немедленно удалились туда, приказав не тревожить их, пока не кончится беседа. Кучильо сообщил дону Эстевану, что в одной долине он открыл необыкновенно богатую золотоносную россыпь и что он готов сделать его соучастником в этой важной тайне, если последний согласится впредь уступить десятую часть добычи и теперь же выплатить пятьсот пиастров. При этом он сообщил, что единственные лица, знающие про существование этого клада, он да еще один гамбузино, его друг и спутник Марко Арелланос. Но что последний вскоре после открытия был убит преследовавшими их индейцами.
Дон Эстеван, зная Кучильо, имел мало повода для безусловной веры в его слова, но тем не менее виды на получение огромной добычи были столь привлекательны, что он не решился отвергнуть его требования. Поэтому, несмотря на некоторое колебание, он согласился на условия, предъявленные Кучильо, но требовал, чтобы тот поклялся, что сведения, сообщенные дону Эстевану, вполне достоверны. Кроме того, он попросил Кучильо описать саму долину. Поскольку дорога пролегала через президио Тубак, где назначили сборный пункт всем участникам экспедиции, всадники, не теряя времени, немедленно тронулись в путь, чтобы еще перед наступлением ночи добраться до ближайшего источника, где удобно остановиться на ночлег.
Не прошло и часа, как весь поезд был уже в пути, быстро продвигаясь вперед по пустынной, дикой местности. Ничто в этой голой степи не радовало глаз, но и не настораживало присутствием человеческих существ; только там и сям были расставлены длинные вехи близ цистерн, чтобы указать одинокому страннику путь через пустыню. Кожаные ведра, повешенные на них, все уже ссохлись от жгучего солнца и не оставляли надежды, что и в самих цистернах осталась живительная влага.
Солнце уже клонилось к западу, и путешественники находились только на расстоянии двух миль от источника, когда наконец поезд, оставив за собою пустынные равнины, вступил в местность, где были сиротливо разбросаны камедевые деревья со скупой листвой. Дойдя до одного из гребней, лошадь дона Эстевана внезапно остановилась и навострила уши, но он не обратил на это внимания, дал ей шпоры и принудил идти вперед. Вскоре, к своему немалому удивлению, он увидел труп павшей лошади вблизи кактусовых кустов. Кучильо подъехал к дону Эстевану, и тут оба заметили, что лошадь в падении повалилась на мех с водой, привязанный к седлу, и раздавила его. Это позволило Кучильо заключить, что всадник, лишившись столь важного подспорья, скорее всего подвергся той же участи, что и его лошадь. Его предположение и впрямь подтвердилось: неподалеку в песке виднелись человеческие следы: путешественник продолжал свой путь пешком. Вскоре следы эти сделались довольно явственными, и, наконец, удалось обнаружить человека, который неподвижно лежал на обочине дороги. Широкая соломенная шляпа покрывала его лицо, а одежда, весьма простая, была изорвана и выжжена почти добела. Мексиканец приказал было своим людям снять соломенную шляпу с несчастного, но подумал, что при наступающей темноте вряд ли удастся различить черты его лица, поэтому он поручил Кучильо остаться возле путника и позаботиться о нем. Хотя Кучильо отнюдь не хотелось брать на себя такую заботу, тем не менее он беспрекословно слез с лошади и наклонился над бродягой, чтобы убедиться, есть ли в нем еще какие-нибудь признаки жизни. Каково же было удивление Кучильо, когда в умирающем он узнал Тибурцио, приемыша Марка Арелланоса, павшего не от стрел индейцев, а от руки его вероломного спутника. Дьявольская мысль промелькнула в эту минуту в уме разбойника. Ему пришло в голову, что молодой человек, лежавший перед ним в беспомощном состоянии, может быть, знает через своего воспитателя о таинственной долине, изобилующей золотыми россыпями. Выхватив длинный нож, Кучильо приложил руку к сердцу Тибурцио, чтобы удостовериться, жив ли он еще, — слабое биение сердца свидетельствовало о присутствии жизни. Он уже приподнял было рукоятку для удара, но вдруг остановился: иной голос, не голос совести, а скорее корысти заговорил в нем. Безрассудная отвага и необыкновенная ловкость этого молодого человека были ему хорошо известны, и он решил употребить в свою пользу эти качества Тибурцио. Раскрыв рот Тибурцио ножом, Кучильо влил несколько капель воды из своего седельного меха. Повторив это несколько раз, он убедился, что Тибурцио стал постепенно приходить в себя и вскоре, наверное, будет в состоянии отвечать на его вопросы. Тот заговорил, и Кучильо узнал, что жена Марка Арелланоса умерла, а сам он покинул хижину, не напоив предварительно своей лошади, отчего та скоро выбилась из сил и совсем свалилась, разорвав при этом мех с водой, взятый Тибурцио на дорогу.
Кучильо не зря подозревал, что Тибурцио знает о его тайне. Жена Марка Арелланоса на смертном одре открыла ему эту тайну при условии, что он отыщет убийцу своего воспитателя и потребует его к ответу. Кучильо употребил все хитрости, чтобы удостовериться, справедливы ли были его подозрения, однако не мог ничего существенного узнать от Тибурцио, что могло бы служить в подтверждение его опасений. Расспросы Кучильо, уверявшего, что он знает убийцу, пробудили в уме Тибурцио подозрение, что он, может быть, и есть тот самый неизвестный убийца. Пока Тибурцио предавался этим мыслям, вдруг до его слуха донесся страшный рев американского льва; лошадь Кучильо тотчас же начала испуганно прясть ушами. Но пронзительный рев скоро послышался уже с другой стороны.
— Это, вероятно, пума и ягуар спорят между собою из-за трупа вашей лошади, приятель Тибурцио, — заметил небрежно Кучильо. — Садись-ка ко мне за спину, да поедем отсюда поскорее.
