Ознакомительная версия.
К вечеру третьего дня, миновав без остановки вогульскую волость Ясколба, добрались до Фролово — русского поселения на два десятка изб с часовенкой. Имелся там и постоялый двор, правда срублен он был на скорую руку и выглядел ветхо, потому как, кроме ямщицких обозов да речных дозоров, никто в нем нужды не испытывал. Отцу Никону местные обрадовались, просили службу справить. Пресвитер противиться не стал, тут же епитрахиль на шею повесил и велел созвать всех на молебен к часовне. Мурзинцев оставил у стругов караульного, остальных отправил на постоялый двор устраиваться на ночлег.
Когда отец Никон закончил службу, ночь уже наползала с востока. Она двигалась медленно, но настырно, гася в Иртыше отблески, а в лесах голоса дневных птиц. Где-то утробно заохала сова. Откуда-то издалека ветер принес отголосок медвежьего рыка, злого по весеннему голоду.
Рожин спустился к стругам, перекинулся парой слов с караульным, вдруг замер, настороженно всматриваясь в темный Иртыш. Там тихо плыла по течению лодка, почти неразличимая в сумраке позднего вечера.
— Слышь, Лексей, — обратился к толмачу караульный. — Мерещится мне или вправду лодка там?
— Не мерещится, — заверил Рожин.
— Остяк?
— Вогул.
— Ну и глаз! — удивился караульный. — Как ты их различаешь?
— По запаху, — отмахнулся толмач и, озадаченный увиденным, заторопился на постоялый двор.
Крик Мурзинцева Рожин услыхал еще у ворот, шагу прибавил, снимая с плеча штуцер. Мало ли что — на Иртыше лодка с вогулом, тут Мурзинцев орет — может, местные какую диверсию устроили?.. Толмач двери распахнул, в горницу ворвался и замер.
— Тьфу ты, напасть, — облегченно выдохнул он.
Васька Прохоров валялся под столом, Игнат Доля пока что сидел на лавке, вцепившись в нее огромными своими ручищами и, судя по тому, как его качало, отчаянно пытался не упасть. По полу, громыхая, катилась пустая ведерная ендова, источая кислый запах браги. Мурзинцев остервенело жевал левый ус и сверкал глазами. Над стрельцами он нависал грозовой тучей.
Выяснилось, что еще до того как народ собрался у часовни на вечернюю службу, Васька Прохоров по прозвищу Лис и его лепший друг Игнат Доля по прозвищу Недоля выменяли у местных на порох ведро браги и за час нарезались до бровей.
Прохоров и Доля друг друга стоили.
— Просватали миряка за кликушу, — так описал эту парочку как-то казак Демьян Перегода.
Васька был невысок и жилист, Игнат же перерос его на полторы головы; Прохоров сложен был крепко, сбито, как волк, Доля кость имел худую, зато ладони огромные, как весла. Оба были острые на язык, но Васька жил хитростью, изворотливостью, хотя, как и подобает лисе, загнанной в угол, дрался отчаянно и беспощадно; Игнат же был прямодушен и простоват, так что случись опасность, первым лез в драку. Он и теперь по пьяному своему простодушию хотел что-то возразить сотнику, за что сию минуту и отгреб от командира кулаком по морде. От удара Игнат потерял опору и гулко бухнул рядом с товарищем. Хотя Мурзинцев знал точно, что затею с пьянкой обстроил Васька, который теперь забился под стол и делал вид, будто впал в хмельное беспамятство.
— Вы у меня до кровавых соплей вкалывать будете! Ижицу пропишу! — бранился раскрасневшийся лицом сотник. — Без смены на веслах до Белогорья!..
— Молчи! — дернул его за рукав Рожин.
— С завтрашнего все ночные караулы ваши! — не обращая внимания на толмача, отчитывал подопечных Мурзинцев.
— Да не лютуй ты так, Степан Анисимович, — подал голос из-под лавки Недоля, — добудем ты тебе Медного гуся…
— Да заткни ты его! — взревел Рожин, и сотник в недоумении на него воззрился, обратив, наконец, внимание на присутствие толмача.
— Ты-то чего буянишь?! — недовольно бросил он.
— Ты, Степан Анисимович, распорядись, чтоб твои служивые про цель нашего похода помалкивали, да и сам лишнего посторонним не рассказывай. Ты что ж думаешь, если остяки да вогулы дознаются, зачем мы в дорогу отправились, останутся дожидаться нас да радушный прием готовить?
Мгновение сотник обмозговывал довод Рожина, затем с новой злостью на стрельцов накинулся:
— Ну что, сукины дети, сболтнули кому из местных чего не следует?!
— Вот те крест, Степан Анисимович! — тут же открестился Васька Лис, враз позабыв про свой пьяный обморок.
— Боже упаси! — отрекся следом и Недоля.
Демьян Перегода стоял поодаль и, сдвинув на брови лохматую шапку, почесывал голый затылок. На пьяных стрельцов он смотрел с укоризной. Рожин оглянулся на казака, в лице изменился, про Лиса с Недолей забыл, порывисто к нему подошел.
— Ну-ка, Демьян Ермолаевич, шапку сними, — спокойно, но требовательно произнес он.
— Зачем это? — насторожился Перегода.
— На лысину твою глядеть буду.
Казак склонил голову набок, настороженно рассматривая толмача, но потом все же шапку с головы спустил. При густой бороде и усах цвета ржи Перегода был лыс как яйцо.
— Та-а-а-а-к… — протянул Рожин. — Вот что, Демьян, если придется с вогулами или остяками беседу держать, ты шапку не дай бог не снимай.
— Да я и кланяться им не собираюсь!
— Кланяться — это как сам пожелаешь, а шапку при них ни в коем разе не снимай, — повторил Рожин и отвернулся уходить, но Перегоду одолело любопытство:
— Да что с шапкой моей не так?!
— С шапкой у тебя все путем, Демьян. Только лысый ты как колено, а для вогулов с остяками значит сие, что не человек ты — куль. Демон то бишь.
— Ну-ка, Лексей, договаривай! С чего это я вдруг демон? — удивился Перегода.
— Ты, Демьян, знаешь, что вогулы поверженным врагам кожу с головы вместе с волосами снимают? — согласился на пояснения Рожин.
— Слыхал, — недовольно отозвался казак.
— А зачем? — Демьян не знал, пожал плечами, дескать, некрести темные, что с них взять; Рожин разъяснил: — По их поверью, у каждого человека пять душ. Одна душа именно в волосах обитает. У убитого врага вогулы волосы забирают, чтобы помимо жизни одну душу отнять. Ежели они тебя без волос увидят, то за куля примут, ибо только демоны без пятой души жить способны.
Казак опешил, челюсть у него отвисла, в глазах стояло изумление. Рожин снова отвернулся уходить, но тут казак нашелся:
— Да что мне их суеверия! Православный я, у меня одна душа!
— Ну да, — устало согласился толмач и побрел из горницы, тем разговор окончив.
Перегода в сердцах плюнул, коротко выругался, грузно шлепнулся на лавку, бормоча:
— Что мне теперь, из-за вогульской ереси парик из Парижу выписывать?..
На этот диалог Мурзинцев не обратил внимания, все еще занятый Лисом с Недолей. Затем, немного охолонув, окликнул Перегоду и распорядился стрельцов утащить с глаз долой, среди трезвых служивых распределить время караула, а сам пошел искать Рожина и вскоре отыскал его на лавке в опочивальне, уже засыпающего, осторожно потрепал за плечо:
Ознакомительная версия.
