— Рискованно, ваше превосходительство: может случиться несчастье. Пуля не разбирает никого. Не лучше ли пойти к бронепоезду? Оттуда хорошо наблюдать.
В этот момент Деникин отдал распоряжение наступать.
Врангель протяжно заорал:
— Кор-ни-лов-цы, впе-ред, бей-те крас-ную сво-лочь!
Редкие цепи встали и ускоренными шагами пошли вперед. Деникин крикнул:
— Да здравствует единая неделимая Россия!
— Ура, ура, ура! — пронеслось по фронту. Пулеметы затрещали сильнее.
— Антон Иванович, смотрите, смотрите: на левом фланге красные бегут, — сказал Май-Маевский.
— Отступают по всему фронту. Около будки еще держатся. Скажите, чтобы бронепоезд продвинулся вперед и фланкировал огнем будку, — отрывисто кидал Деникин, осматривая в бинокль общее положение фронта.
Бронепоезд из пулеметов и легких орудий обстреливал будку. Красные не выдержали сильного огня и отошли.
— Ну, теперь нам делать нечего. Мы свое сделали, поедемте, — сказал Деникин.
Вблизи вокзала, в садике, офицеры снялись группой, с Деникиным в центре. Затем поезд под звуки оркестра двинулся в Ростов.
На станции Иловайской в вагон к Май-Маевскому вошел генерал Шкуро.
— Отец! Ты с своей стратегией не... (крепкое ругательство). Мои терцы и кубанцы — не твои солдатики, которых ты бросаешь туда-сюда!
— Успокойся, Андрюша, в чем дело? — перебил его Май- Маевский.
— Я туда не поеду, куда ты посылаешь. Ты знаешь отлично, если кубанцы и терцы не пограбят, так и воевать не будут. Мне нужны винные заводы, поместья, а на чорта сдались красные голодранцы!
Май-Маевский начал успокаивать генерала, а я исподтишка рассматривал этого бандита.
Генерал-лейтенант Шкуро был среднего роста, блондин, 31 года, с голубыми хитрыми глазами, курносый. В империалистическую войну он служил есаулом. Настоящая фамилия его — Шкура; для благозвучности сменил «а» на «о». Шкуро оказывал огромное влияние на раду, заставил ее произвести себя в полковники, а потом в генералы. Он устраивал дикие оргии и отличался бандитскими наклонностями.
По взятии Москвы, Деникин предполагал разжаловать Шкуро и предать суду за грабежи и самовластие.
Шкуро, небрежно выслушав ряд доводов, объясняющих значение операции, сказал:
— Ну ладно. Посмотрим на эти танки. Отец, хочешь обедать? Поедем. Девочки есть, цымис. Хорошо проведем время.
— Нет, Андрюша, мне немного нездоровится. В следующий раз как-нибудь, — протягивая руку, уклонился Май-Маевский.
— Как хочешь. Поедешь — не пожалеешь, — ответил Шкуро, уходя из вагона.
— Прибыли танки! — весело сообщали добровольцы друг другу, толпясь у прибывшего поезда, состоявшего из нескольких пульмановских платформ. Грозно смотрели стальные чудовища, четыре больших, остальные поменьше. Рядом с танками стояли англичане и инструктора. Надменно, с сознанием собственного превосходства они смотрели на толпу любопытных. Железнодорожники и рабочие стояли небольшими безмолвными группами: на их лицах лежал отпечаток скорби.
По приказанию Май-Маевского танки двинули на станцию Ханженково, куда одновременно пошел и поезд Шкуро. С Ханженкова должно было начаться общее наступление, под прикрытием танков.
Поезд генерала Шкуро состоял из нескольких хороших вагонов, гремели два оркестра музыки: симфонический и духовой. В вагоне, где помещался Шкуро с Май-Маевским, находилась целая свора разодетых шансонеток; с утра до вечера у Шкуро не прекращались оргии. Шкуро полулежал на диване; не обращая внимания на Май-Маевского, который одиноко сидел за небольшим столиком и пил водку, бандит запел свою любимую песенку:
Со своею ватагой я разграблю сто городов...
Лейся да лейся белое вино,
Ты на радость нам дано...
— Владимир Зенонович, ай-да молодец, прибыл к нам, прибыл, наконец, — подхватывали шансонетки, держа бокалы, а остальное офицерье пело:
У нас теперь одно желание-
Скорей добраться до Москвы,
Увидеть вновь коронование,
Спеть у Кремля — Алла Верды...
Поезд подошел к платформе под песни пьяной ватаги. Здесь собралась толпа запыленных, грязных шахтеров, молча слушавших песнь пьяных генералов, строителей «единой, неделимой России». Шкуро, стоя у открытого окна, поднял высоко бокал с шампанским и пьяно крикнул:
— Рабочие и крестьяне! Да здравствует великая Россия, пью за ваше здоровье, ура!
Выпив бокал до дна, генерал бросил его на платформу. Рабочие угрюмо молчали, а волчья сотня генерала Шкуро вопила: ура, ура, ура!
Май-Маевский вышел из вагона и долго по-французски беседовал с англичанами. Спустя несколько часов, управляемые англичанами танки шли на фронт, а за ними вслед двигалась орда кубанцев и терцев под начальством Шкуро. Он ехал во главе своей волчьей сотни и громко неистово кричал:
— Доблестные мои кубанцы и терцы! За мной, вперед!
И лава кавалерии двигалась вперед, уничтожая всех, кто
попадался навстречу, грабя не только отдельных граждан, но целые деревни и поместья. Всякое сопротивление пресекалось поголовным расстрелом, виселицами, нередко поджогами целой деревни. Генерал Шкуро любил сам наблюдать за поркой рабочих, неизменно приговаривая:
— В назидание потомству всыпь ему еще двадцать пять!
С Шкуро почти всегда ездил кинооператор и снимал
картины расстрелов, повешений пленных китайцев... Такие снимки имелись в «Осваге» и просматривались только офицерами.
Благодаря мощной поддержке англичан, наступление белых развивалось успешно. Каждодневно Красная армия оставляла пункт за пунктом, а белые, опьяненные победой, перли вперед. Май-Маевский переехал в Ростов, откуда стал управлять армией. В Ростове состоялся и парад кубанцам. Шкуро принимал парад. Сливки высшего общества преподнесли генералу серебряный поднос: в цветах пестрела кипа донских денег.
Шкуро небрежно взглянул на деньги, подозвал рукой одного из казаков, стоявших в строю, и, передавая ему кипу, сказал:
— На тебе, сходишь к б...
Потом прохватил буржуазию:
— Что это вы вздумали преподносить мне несчастные гроши?! Я вам обеспечиваю покой, проливая кровь. Разве столько нужно денег?!
Ростовской буржуазии пришлось раскошелиться: десять миллионов рублей получил Шкуро на нужды корпуса!
Появляясь у Май-Маевского, Шкуро вел себя дерзко и вызывающе, несмотря на подчиненное положение. Не для Шкуро писались приказы!
