– А ты что, хочешь без мук, что ль?
– Так ведь детишки… Последняя коровка… последняя!
– Последняя, последняя, – передразнил атаман. – А знаешь ли ты, глупая женщина! Что сегодня у тебя одну корову взяли, а завтра, завтра десять вернут! – Бурнаш говорит громко, снова обращаясь к публике. Правильную политику атамана нужно разъяснить всем. Не себе же в карман он эту скотину реквизирует.
– Как десять? – удивилась крестьянка.
– А вот так! Так!.. Чьи были коровы? Чьи?.. Помещечьи, кулацкие! А теперь твои будут! – Бурнаш ткнул пальцем в окружающих его станичников. – Все: быки! Коровы! Куры! Свиньи! Все будут твои.
– Верни мне мою кормилицу! – снова заголосила баба.
– Ну-у… – атаман развел руки в бессилии перед сложившейся ситуацией. – Потерпи, сестра! Воротим, все воротим! – не забывая о публике, Гнат сделал общий успокаивающий жест… – Свободная женщина! – Бурнаш подошел к крестьянке, все стоящей на коленях, обнял и поцеловал в лоб. – Гражданка!
Удовлетворенный произведенным эффектом, ата ман вернулся в автомобиль и нажал на клаксон. Возница взмахнул вожжами, и экипаж тронулся в путь. Им затемно нужно было вернуться в Липатовскую. За машиной ехали знаменосец и небольшой отряд, чуть поодаль гарцевал Лютый. На собранных для митинга крестьян Сидор смотрел презрительно. Чего Бурнаш распинается перед ними? В руках атамана сила, власть, значит, и врать про десять возвращенных коров не обязательно. Приказать что надо – все сделают! А гавкнет кто – к стенке.
* * *
– …Но бурнашей слишком много, к тому же скоро ночь! – сказал Валерка.
– Вот именно, – подтвердил оба факта Данька.
– Ты что-то придумал?
– Яшка, ты сможешь сделать аркан? – спросил командир.
– Конечно, я же цыган, – отозвался тот. – Чем мы, по-твоему, коней ловим?
– Вот и займись. А ты, Валерка, в станицу пойдешь. Кто у нас там на окраине живет?
– Тетка Дарья, – сказала Ксанка. – Можно я с Валеркой пойду?
– Не стоит, – отказал Даниил. – Спросишь у тетки Дарьи простыни, там, белые тряпки. Скажешь: завтра вернем.
Валерка кивнул, сунул за пояс револьвер и растворился в наступающей тьме. Яшка присел поближе к костру и начал распутывать веревку.
– А я? – спросила Ксанка.
– Отдыхай пока, еще дела будут…
Грабеж станицы остановили только сумерки. Пожарища угасли, бандиты устали. А собранную скотину еще предстояло доставить в Липатовкую, где находилось основное войско атамана Бурнаша. Лютый распорядился отправить стадо сразу, у него, дескать, нет лишних хлопцев, чтобы навоз возить да коров караулить. Вот и выпало Савелию ехать со скотиной – эскортом. Главным был поставлен его старший сотоварищ Пасюк. Установили они для обороны на телеге пулемет, постелили сена и тронулись в путь. Телега катилась впереди, а сзади стадо подгоняли двое конных казаков. Их кони самостоятельно держались дороги, а бурнаши, следуя привычке, дремали, покачиваясь в седлах.
Станицу путешественники покинули уже в темноте. Ночь казалась кромешной, луна то и дело скрывалась в тучах. Пыльная дорожная колея едва выделялась на более темном фоне придорожной травы. Телега, скрипя, катилась вперед, коровы изредка мычали, не понимая, куда их гонят в ночь. Савелий, честно говоря, тоже не понимал, почему нельзя было дождаться утра. Скотина – не красная кавалерия, никуда не ускачет. А ехать между тем приходится через кладбище…
Пасюк улегся поудобнее на сено и, как на грех, завел свои обычные байки.
– Жил-был в станице косой кузнец. Не раненый, а от рождения увечный. А кто косой рыжий или сухорукий, тот обязательно ведьмак, и к бабке ходить не надо…
– Хороший нынче урожай будет, а, Пасюк? – самым непринужденным тоном спросил Савелий.
– И задумал тот косой кузнец жениться. Посватался к одной девке. Отец ее по имени Трофим сначала против был, а как услышал, что кузнец без приданого невесту возьмет, да еще приплатит, – обрадовался и отдал дочь с дорогой душой. Стали молодые жить, да только каждый вечер из кузни звук идет, словно плачет кто. Трофим о том узнал и решил туда наведаться. Жалко ему, вишь, дочку стало…
– Дождей нынче мало было, должно, все погорит, а, дядько?
– Как услыхал сам Трофим плач – весь холодный сделался. Вернулся домой, лег на сундук с богатством и помирать стал. На другую ночь уж и не хотел, а ноги его сами к проклятой кузне пошли. Так и повелось с той поры: днем на сундуке, а ночью у кузни торчит. Многие Трофима там видали. А дочь его, жена кузнеца, с лица тоже спала и стала словно чахоточная. Один кузнец, как жеребец, – веселый да здоровый.
Тут Савелий только душераздирающе вздохнул.
– Умерли Трофим с дочерью в один день. А Косой опять жениться задумал, неймется ему. Свататься начал. Ему один казак отказал – тут же глаза лишился – ячменем глаз заплыл. Видят, станичники – дело плохо: или без глазу останешься, иль без жизни. А у многих девки на выданье были. Собрались они, погутарили, да подняли косого кузнеца на вилы. Долго кузнец не помирал, корчился, что гадюка, но все-таки издох…
– Не пужал бы ты меня, батя, – попросил напарник, – и без того по кладбищу едем.
– За разговором и дорога короче, – ухмыльнулся Пасюк. – Значит, одумались потом казачки, отслужили панихиду да тут его и схоронили подле жены, все как положено по христианскому обряду. А на утро пришли, видят: могилка разрыта и гроб пустой. И с той поры кто не пройдет мимо этого проклятого кладбища – беда.
– Но люди-то ездят? – возразил Савелий.
– Так то днем. Другое дело.
– А как Петро ночью ездил?
– Ку-ку!
– Слыхал?
– Ку-ку!
– Слыхал?!
– Ага.
Жуткий скрип разнеся чуть не на все кладбище. Казаки оборотились на звук. На высоком могильном холме стоял гроб, крышка его со скрипом открылась, а внутри свеча горит!
Тут крышка грохнулась на место (это Данька выпустил веревку).
– Батя! – заорал Савелий. – Батя, глянь-ка!
Снова птицей прокуковала, спрятавшаяся среди могил Ксанка. Яшка с усилием потянул за деревянное основание, и на глазах бурнашей крест у дороги распался на три.
– Свят, свят!.. – перекрестился Пасюк, выпучив глаза.
Савелий посмотрел на дорогу вперед и с диким криком спрятал голову в сено. По обеим сторонам дороги стояли чучела в белых балахонах и с косами. Последнее чучело чуть покачивалось (Валерка еще не установил его как следует). В головах чучел горели свечки, казалось, что сверкают глаза. Пасюк, мнивший до сих пор себя не пугливым, повторил маневр младшего приятеля и тоже зарылся в сено.
Петухом закричал Данька. Цыганенок, услышав сигнал, выскочил на дорогу и, захлестнув арканом голову сонного охранника, сдернул его с лошади. Данька и Ксанка бесшумно свалили на землю второго. Точно по плану тут же подъехал Валерка, ведя в поводу остальных лошадей. Подростки вскочили в седла и развернули мычащее стадо в сторону станицы. В родное село коровы зашагали бодрее.
