— Нет! — отрезала Рунгерд.
— Почему — нет? Кто сможет догадаться: то ли он сначала замерз, потом помер, то ли сначала помер, а потом замерз. А возвращать мы ничего не будем. Еще не хватало! Я уже послал Гнупа в Роскилле, к Ульфхаму Треске. Так что, мать, скоро у нас тут будут гости!
— Ты должен был сначала сказать мне, сын, а уж потом действовать! — сердито бросила Рунгерд. — Я здесь хозяйка!
— Выходит, матушка, я не могу пригласить сюда моих друзей? — вкрадчиво поинтересовался Свартхёвди.
— Конечно, можешь! Но наш фюльк — не место для битвы!
— Какая битва, матушка? Ты что? — Медвежонок обнял мать и потерся бородой о ее щеку. — Да мы с Ульфом вдвоем разгоним дюжину вестфолдингов! Так что дай-ка свое снотворное зелье моей сестрице, а как она заснет, мы с Черноголовым вынесем Харальдсона на свежий воздух.
— Нет! — Рунгерд сердито отпихнула сына. — Я запрещаю!
— Как скажешь! — Медвежонок подмигнул мне, и Рунгерд это заметила.
— Я запрещаю! Слышите, вы оба! Ну-ка поклянитесь, что не причините ему вреда! Он — гость в нашем доме! Хочешь, чтобы боги от нас отвернулись?
Свартхёвди пожал плечами. И поклялся. Я, естественно, тоже. Не так я воспитан, чтобы выносить на мороз беспомощного человека. Даже если это мой враг.
На том диспут закончился, а мы отправились спать. К моему большому огорчению — порознь. Вернее, мы с Рунгерд — порознь. Медвежонок прихватил с собой девку из материных служанок и попользовался ею весьма активно. К счастью, недолго. Минут через десять они угомонились, и в доме стало относительно тихо. Достаточно тихо, чтобы я услышал всхлипывания Гудрун из клети, где лежал Эйвинд.
Спать в таких условиях я не мог, поэтому натянул штаны и отправился к бдящей над раненым девушке.
— Как боги допустили такое! — причитала Гудрун, прижимаясь ко мне. — Вот я смотрю на него: он такой красивый, такой сильный. Кажется, сейчас проснется, встанет и будет как прежде. Но ведь не встанет, да? Матушка сказала: если он не умрет, то всё равно останется калекой. Я не хочу быть женой калеки! Твоя удача оказалась сильней, чем у него. Ну так пусть бы он умер! Но зачем же его калечить?
Я не стал напоминать о том, что призом в нашем состязании была именно она. А поскольку Эйвинд проиграл, следовательно, она уже не его невеста, а моя. Еще успею.
— Он — воин, — сказал я. — Воин может стать калекой в любом сражении. Он может потерять руку или ногу. Может лишиться глаз…
— Ничего подобного! Эйвинд — сильнее всех. Такие, как он, сами убивают и калечат, а с ними никогда ничего не случается! Сколько раз ты дрался, а у тебя руки-ноги на месте!
Я задрал рубаху:
— Погляди на этот шрам! В битве любой может умереть. Даже самый лучший. Если бы копье прошло на два пальца глубже, я был бы мертв.
Гудрун замотала головой:
— Так не прошло же! Настоящие воины любимы богами. Это всем известно! Валькирии отводят от героев вражеские копья. Чтобы не насмерть, не на два пальца глубже, а просто безвредная рана.
— От любой раны можно умереть, — напомнил я правило, хорошо известное в этом мире, лишенном антибиотиков.
— Но ты же не умер! Ты убивал своих врагов, а не они тебя! Мне так жаль его, Ульф! Так жаль! — Гудрун всхлипнула и прижалась ко мне еще крепче.
Мой организм не оценил трагизма момента и отреагировал на близость девушки выплеском адреналина и прочими физиологическими реакциями.
Чтобы отвлечься, я попытался выяснить, кого ей больше жаль: себя в роли невесты калеки или самого Эйвинда.
И был приятно удивлен, когда узнал, что Эйвинда ей все-таки «жальче». Значит, не такая уж она законченная эгоистка.
Разговор понемногу иссяк. Гудрун больше не плакала. Мы сидели рядышком и молчали. Вскоре девушка задремала. Ее голова лежала на моем плече так уютно, что я боялся пошевелиться. Через какое-то время я тоже задремал… Проснулся внезапно, как от команды. Наша коптилка угасла, но сквозь затянутое рыбьим пузырем окошко пробивался свет: всходило солнце.
В доме слышался шум: датчане просыпаются рано. Не шум разбудил меня — взгляд Эйвинда. Сын конунга пришел в себя и теперь смотрел на нас с Гудрун. Спокойно так смотрел: без зависти, без гнева.
Я осторожно опустил Гудрун на лавку, накрыл шкурой. Она не проснулась, только улыбнулась нежно. Хороший сон, должно быть…
— Как ты?
— Бывало получше, — прошептал Эйвинд, облизнув потрескавшиеся губы. — Я умираю, Ульф.
— С чего ты взял? Рунгерд вчера сказала, что ты будешь жить. Она знает.
— Это было вчера. Сегодня я умру. Я знаю. Боги! Как она прекрасна! — Глаза сына конунга засияли… Но тут же погасли. Он знал, что Гудрун сейчас дальше от него, чем звезды. — Береги ее, Ульф! Помни: я буду присматривать за тобой сверху.
— Она плакала о тебе, — сказал я, чтобы сделать ему приятное.
— Она юна и скоро меня забудет. Она будет хорошей женой, Ульф Вогенсон. У нее глупые мысли, но нежное сердце. Она похожа на свою мать только лицом.
— Почему ты так думаешь? — не удержался и спросил я.
— Я умираю, Ульф. И я вижу то, чего не видят живые. У тебя тоже нежное сердце, Ульф Вогенсон. Это очень плохо для воина. Надеюсь, что твоя удача будет сильнее твоей слабости, и Гудрун не станет вдовой.
Эйвинду было трудно говорить, поэтому речь его была прерывиста и еле слышна. Я наклонился, чтобы не пропустить ни слова…
— Я вижу их… — внезапно произнес сын конунга.
— Кого?
— Небесных дев… Они здесь. Дай мне меч. Поскорее! — Только теперь я понял, как ему больно. И как трудно не показывать виду…
Его меч висел над изголовьем. Я обнажил клинок и вложил рукоять в безвольную ладонь. Мне показалось, что холодные пальцы чуть шевельнулись, когда я соединял их на рукоятке.
— Один! — Голос его внезапно обрел силу и ясность. — Я иду!
Гудрун проснулась, протерла глаза и села…
— Он ушел, — тихо сказал я.
Гудрун заплакала, а я провел ладонью по лицу умершего, опуская веки.
При жизни он был моим соперником, даже врагом. Теперь он стал моим другом. Потому что он и впрямь увидел то, чего не мог разглядеть я. Бесценный дар понимания. Должно быть, его любовь была сильнее моей. Что ж, я постараюсь не обмануть его ожиданий.
А теперь хорошо бы перекусить. Впереди меня ждал очень непростой день. Я это чувствовал.
в которой герой знакомится с тремя десятками рассерженных вестфолдинговКак в воду глядел. Поганец трэль не дал деру, а примчался в Роскилле и настучал корешам королевича, что датчане, черти, сгубили его молодого босса.
