После этого все пожали друг другу руки. Знакомство состоялось. Французы стали гостями ранчо.
Хозяин тотчас же прекратил работу и занялся приготовлением угощения. Он схватил остриженную овцу, распорол ей живот, вынул внутренности и снял шкуру.
Прежде чем двое наших друзей пришли в себя от удивления, туша была целиком разделана и нанизана на длинный вертел «асадор», подвешенный над костром из сухих трав, смешанных с овечьим навозом.
Полчаса оказалось достаточно, чтобы превратить в «асадо» (жаркое) животное, только что побывавшее в руках стригаля.
Фрике раздувал ноздри, испытывая невыносимые мучения от голода, в то время как Буало вел непрерывную беседу с хозяином ранчо.
Наконец гостей пригласили к столу. Тарелки и вилки тут не применялись, каждый своим ножом отрезал кусок по вкусу и рвал его крепкими зубами.
— Черт побери! Великолепное мясо…— воскликнул гамен с полным ртом, — достойная замена бобам и солонине на корабле.
— Верно! Давно я не был на таком пиру, подобном Валтасарову![301]
— Однако же тут недостает хлеба.
— Вы еще жалуетесь! — сказал Буало. — Не подать ли господину серебряную посуду?..
— Ни за что на свете! Это мясо и горячее, и сочнее, и намного вкуснее поданного на тарелках… а хлеб я вспомнил по старой привычке.
— Мой друг, за редчайшими исключениями, гаучо ест такое блюдо неделями, а то и месяцами без единого кусочка хлеба или сухарика, а запивает мясо большими глотками воды или тростниковой водки.
— Что ж, гаучо не надо жаловаться на судьбу… Я бы с удовольствием кормился так каждый день…
— И не потеряли бы аппетита… А! Да у нас сегодня праздник, прямо-таки пиршество. Хозяин угощает десертом. Сыром, настоящим queso de manos… Я такой однажды ел, вкусно!
— Как, это сыр? А я-то принял его за блинчики…
— Замолчите, юный привереда! Попробуйте и насладитесь!
— О! Какой вкусный! Кто осмелится сказать иначе?
— Вот видите, мой дорогой, нельзя судить о вещах только по их виду. И если правда, что ценность вещи тем выше, чем труднее ее приобрести, то сыр, который вы в данный момент едите, бесценен.
— О! Да! — согласился гурман с набитым ртом. — Мне он очень нравится… Простите, месье Буало. Не хочу быть навязчивым, но поскольку вы, как месье Андре и доктор, знаете все, то расскажите, как делают эту вкуснятину.
— Неисправимый насмешник! Вот слушайте. Чтобы приготовить queso de manos, молоко сначала ставят киснуть, пока не образуется сыворотка. Эту сыворотку уваривают медленно, очень медленно, до густоты патоки, затем остужают.
— Точно так же из просвирняка делают ярмарочные пряники.
— Ну, а потом добавляют немного соли, раскатывают плоскими листами и сушат вот так, как здесь, привязывая за ниточки к потолку… Интересно, что в процессе приготовления сыра не теряется вкус молока, хотя он и становится похожим на пергамент.
Этим интересным рассуждением на гастрономические темы и завершилась трапеза; затем, к величайшей радости присутствующих, фляга молодого человека пошла по кругу, и каждый вылил в глотку изрядную порцию бодрящей жидкости.
С благосклонной снисходительностью ранчеро сообщил гостям, а точнее, Буало, понимавшему язык Сервантеса[302], кое-какие детали труда и быта.
У ранчеро было всего лишь одно стадо овец. Стрижка их занимала не более четырех-пяти дней. Шерсти настригалось так мало, что ее приходилось отвозить на ближайшую ферму. Там ее паковали вместе с шерстью, привозимой с разных концов страны.
Аккуратно упакованные тюки в огромных фургонах на двух колесах, с покатой крышей, напоминающих южноафриканские «капские подводы», ленивый возница неторопливо гонит в Буэнос-Айрес.
На западную окраину Буэнос-Айреса, на площадь прибывает множество фургонов из самых разных точек страны, и устраивается торг. Шерсть продается по цене от сорока до шестидесяти долларов ассигнациями за «арробу», то есть три денье и четыре с половиной ливра.
Ясно, что выгода для мелких производителей невелика, ибо владелец стада от ста до ста пятидесяти голов скота может единовременно поставлять не более пяти-шести фунтов шерсти. Но какое значение все это имеет для гаучо? Он ест вкусную баранину. Наслаждается свободой. Надзор за стадом — лишь предлог бродить по драгоценной пампе, которую ранчеро любит, точно моряк — океан.
Пампа и лошадь — единственные возлюбленные этого южноамериканского жителя. Семья, если таковая существует, значит для него не очень-то много. К услугам гаучо пьянящий воздух, яркое солнце, преданная лошадь и травы, бьющие в лицо!
А еще упоительные схватки с быком, бесконечная езда верхом по равнине, когда до ушей доносится рык кого-то из свирепых обитателей пампы, наконец, острые запахи росистых трав, смешанные с благоуханием нежных цветов.
Таков гаучо, когда нет денег. К сожалению, как только заводятся несколько долларов, он резко меняется к худшему.
Стоит ему получить деньги за шерсть, как первейшей его заботой становится посещение пульперии. О! Поездка совершается под предлогом всевозможных закупок, остро необходимых в условиях одинокого существования.
Пульперии на востоке страны (в «Восточном поясе») представляют собой для гаучо Ла-Платы, Риу-Гранди, из Уругвая то же самое, что универсальный магазин для калифорнийских шахтеров и фермеров.
Там можно купить минимум необходимых бакалейных товаров, в основном сахар и парагвайский чай «иерба». Там же приобретаются сапоги, пончо, шляпы, тростниковая водка, пороховые заряды для жутких древних ружей, пояса, платки, ножи и тому подобное.
И вот, воодушевленные столь благими намерениями, гаучо отправляются в долгий путь, чтобы в конце концов добраться до пульперии. Однако по прибытии они встречаются с множеством бравых парней, охочих до выпивки и азартных игр.
И когда у гаучо в кармане оказывается набитый табаком кисет, на столе — бутылочка тростниковой водки, а вокруг — веселые дружки, наслаждающиеся жалостными переборами гитары, он ощущает себя наверху блаженства.
Гаучо курит, пьет. И мало-помалу теряет голову. Пускается в пляс, потом снова пьет, бесконечно играет — все это неизбежно кончается тем, что имеющиеся деньги перекочевывают в карманы новых дружков, а оттуда — в кассу хозяина заведения.
Время от времени происходят драки, тогда гаучо хватается за нож, чаще всего, за компанию. Ну, а потом, после недели «загула», с пустыми карманами, с жуткими ножевыми шрамами, бедолага возвращается к себе на ранчо в надежде начать все сначала после ближайшей стрижки.
Таким, по сути, был рассказ ранчеро во время послеполуденного отдыха — сиесты, и казалось, будто он испытывал особое удовольствие от воспоминаний о собственных проделках.
