чистоты ангельской, рождена не без вашего участия, господин. Он друг госпожи Анны. Уж он-то знает.
Волков помолчал, большего ему знать и не нужно было, и он произнес, облегченно вздохнув:
— Ну, так чего же ты стоишь, бери деньги, завтра же езжай в Мален.
— Хорошо, — монах сгреб золото со стола, поклонился и ушел.
Но Волков не удержался и написал еще и письмо госпоже Анне.
Писал он в волнении, и письмо вышло излишне вежливым и глупым.
А через три дня Карл Брюнхвальд уехал в город. А еще через два дня Волков, Ёган и Максимилиан поехали на Северное поле, то что он дал в аренду солдатам, посмотреть, как у солдат дела. И был огорчен. Огорчил его Ёган:
— Дураки, — говорил тот, — земля вспахана дурно, глубоко, зря лошадей мучили, так глубоко пахать не нужно. А еще борозды редки. Лучше бы наоборот было. И зерно брошено в сухую землю. Надо было им южное поле пахать, там до сих пор земля сырая.
— Что совсем все плохо? — спросил Волков.
Ёган махнул рукой:
— Не будет им урожая. Готовьтесь им на зиму еду покупать. А то с голоду солдаты ваши передохнут.
— На кабанятине выживут, — сказал Максимилиан. — Бертье им через день по свинье бьет.
— Так вы им хоть бобов тогда прикупите.
«Прикупите!» Волков зло глянул на него. Он уже и так накупил всего больше, чем на триста талеров. «Прикупите!»
Да, все было не совсем так, как он думал раньше. Раньше он думал, что солдат, за что не возьмется, все у него получиться. А оказалось что это не так. Смотрел он на те домишки, что строили себе солдаты и морщился. Издали поглядишь — так ничего, вроде, и неплохи, беленькие да чистенькие, а как ближе подъедешь, так хоть плачь. Стены из орешника тонки, кулаком проломишь, обмазаны глиной неровно, бугристы, углы кривы, окошки малы. Крыши тяжелы для таких стен и стропил, похоже, их из фашин делали. Вот точно из фашин. Что умели солдаты всю свою жизнь делать, то и делали. В общем, у мужиков даже лачуги лучше.
И Ёган, кажется, был прав, придется ему на зиму купить хотя бы пять возов бобов и гороха, а то и вправду голодать дураки будут.
* * *
Приехали в Эшбахт и увидели обоз, что идет в него с севера, из Малена. Десяток телег, не меньше — это Карл Брюнхвальд жену вез и сыновей ее. А еще вез все, что нужно для сырного дела. Одних котлов медных четыре штуки. Огромны так, что в любом из них купаться можно, да еще чаны деревянные и ушаты огромные, да трубы и ведра железные, много всего, много.
Жена Брюнхвальда, Гертруда, Волкова увидала, слезла с телеги и сыновей своих позвала. К Волкову подошла и приседала низко. Сыновья ее тоже ему кланялись. Волков, вспоминая их знакомство, чувствовал себя немного неловко, и она, кажется, тоже. А вот Карл Брюнхвальд ничего такого не чувствовал, он так просто цвел. Человек, суровый и поседевший в войнах, улыбался и радовался от счастья, то и дело обнимая жену. Поглядишь со стороны, дурак дураком. Но женщина Гертруда была приятная, и кавалер даже немного завидовал Карлу.
Как-то само собой то случилось, но однажды, встав на заре, он вышел на двор и понял, что эта жизнь простая ему по нраву. Куры на дворе, быка еще не выгнал Ёган к пастуху в стадо, баба молоко ему в ведре несет. Кони ржут, ждут, когда их пастись отпустят. И все это ему нравилось. И ничего, что хлопот много, что не успевают они с Ёганом за день всех дел передать. Все ничего, все ему по нраву. И уже и надел его не так уж плох. Хотя забот полно. Коней, лошадок и меринов у него двадцать три, быки, коровы у мужиков. За всем этим глаз нужен. Недели не проходило, чтобы у раззявы пастуха корова или лошадь в какой-нибудь овраг не падала и сама вылезти из него не могла. А еще строились все, господа офицеры пришли к нему денег просить на стройку. Халупы, какие солдаты себе построили, господа офицеры такие не захотели лепить. Хотели дома хорошие. Просили денег на лес себе. Волкову давать деньги было жалко, хоть офицеры божились, что отдадут. И он предложил им срубить сто деревьев из того леса, что рос у него на юге.
— Только рубите сто штук, не более, — говорил он, показывая им карту, — вот здесь. Землемер Куртц сказывал, что сто деревьев на моей земле растут, а остальные на земле кантона.
Господа офицеры изучали карту, кивали головами.
— Себе возьмете, сколько вам потребно, остальное мне сюда доставите. А потом мы с вами посчитаемся.
И на это Брюнхвальд, Рене и Бертье были согласны.
Как-то вечером пришли мужики, четверо. Стали во дворе, просили через мальчишку Якова его выйти. Он не пошел к ним, велел им к нему в дом зайти, они заартачились и вновь просили его выйти поговорить. Не понимая этого мужицкого упрямства, он вышел во двор к ним. А один из них и говорит:
— Господин, дозволите ли вы вашему человеку ребра поломать малость?
— Дурак ты, что ли? — хмурится Волков. — Чего это вы надумали? Кому что ломать собираетесь?
— Человеку вашему, — продолжает мужик, — которого Фрицем кличут.
Ну конечно, этот и тут уже отметился, кажется, Волков даже знал, за что мужики его бить надумали. Но нужно было спросить:
— Что он натворил?
— Ходит, до баб наших домогается, — обиженно заговорил другой.
— Сначала к девкам незамужним лез, так они ему от ворот поворот дали. Он к замужним лезет, стервец. Нахальничает, как хорек в курятнике.
— Как какой мужик из дома, так он ходит вдоль заборов кочетом, заглядывает, с бабами разговоры затевает. — продолжал обиженный мужик. — Бабы в огороде работать не могут. Стесняются.
— А еще он гулять зовет, — вдруг грубо заговорил еще один, — подарки сулит. А наши бабы подарками не избалованы. Могут и не устоять.
— Мы ему говорили, чтобы не шастал, а он смеется только.
— Дозвольте мы ему ребра поломаем! — закончил тот мужик, что начинал разговор.
— Никому ничего не ломайте, мне скажите, я поговорю с ним, — сказал Волков. — Ступайте, если еще раз к вашим бабам придет, так опять приходите.
Мужики, кажется, ушли довольные, а Волков пошел искать Сыча.
Нашел и спросил у него:
— Опять до баб домогаешься?
— Чего? Кого? — начал отнекиваться Фриц Ламме.
— Чего? Кого? — передразнивал его Волков. — Доиграешься, проломают тебя мужики, уже приходили разрешения спрашивать тебя
