― Вооружайся, ублюдок, нас взяли на мечи!
Шатаясь, я пытался встать, нашел свой меч и шарил в поисках щита в полумраке рассвета, с затуманенным взором, пытаясь понять, где я. «Держите их рядом, ― велели нам. ― Совсем рядом...»
Вокруг, на палубе русского корабля, ничего невозможно было рассмотреть в дерущейся и орущей толпе. Грохотали ноги в сапогах, лязгали мечи, сталкивались щиты. Я увидел, как Кетиль Ворона взревел и бросился в кучу людей, бешено нанося удары, потом отступил, прежде чем враги смогли собраться с силами. В мятущемся свете факелов его кольчуга сверкала красным.
Я, покачиваясь, двинулся к нему, в голове у меня зрела не вполне ясная мысль о том, чтобы прикрыть его сбоку. Когда я приблизился, три человека окружили его, полуприсев, настороженные, но решительные. Я не знал никого из них, но успел оценить опасность, исходившую от большой окровавленной данской секиры, летевшей на меня.
Удар пришелся по моему щиту со звуком, похожим на шум упавшего дерева, и я пошатнулся. Кетиль Ворона, рыча и задыхаясь, бился с двумя остальными, им приходилось неудобно, потому что он был левша, ― зато воин с большой двуручной секирой доставался мне одному.
Второй удар заставил меня отшатнуться, потом противник повернулся и прицелился толстым концом секиры в мою руку с мечом; бешено замолотив, я отбил удар, и тут конец секиры скользнул по краю щита, а потом ударил по голове сбоку.
Вспышка света и боли затмила весь мир; все словно исчезло. Я не мог видеть и смутно различал какие-то крики. Нечто чудовищное ударило по моей руке со щитом ― и мир разом вернулся: я стоял на коленях, а данская секира снова вращалась над моей головой.
Он был умел, этот воин. Он не пытался расколоть мой щит, ударил по нему навершием секиры, чтобы выбить, потом быстро развернулся и нанес удар мне в лицо. Я спотыкался, хмель сгорел в огне страха, мне кое-как удалось отразить удар и встать на ноги.
Когда я поднялся, он зацепил лезвием за щит, дернул, пытаясь разорвать ремни. Когда это не получилось, еще раз ткнул тупым концом. Удар пришелся в грудь и был легким, но даже такой удар заставил меня крякнуть от боли.
Секирщик немного отступил, потом с криком вновь бросился на меня, норовя отсечь мне ноги. Я отскочил, наткнулся на кого-то и наугад ударил позади себя щитом.
Он увидел, что я открылся, и крутанул секирой по дуге. Его разинутый рот зиял в светлой всклокоченной бороде, патлы разметались. Удар пришелся в кого-то справа от него. Он пришел в ярость и вырвал секиру, та со свистом описала круг, неся кусок одежды от чьего-то плаща. Я увернулся, потом сделал выпад ― и чуть не попал ему по предплечью.
Он отпрыгнул назад, и мы замерли, тяжело дыша. Вокруг нас кипел бой, но дуга данской секиры расчистила нам место, словно по волшебству.
― Неплохо, Убийца Медведя, ― насмешливо сказал он. ― Неплохо для мальчишки.
Я всасывал воздух, чтобы погасить пожар в горле. Я понимал, что он меня одолеет. И еще понимал, что он знает, кто я; он отыскал меня. Моя слава несет мне смерть.
Он поднял секиру, ловко крутанул ее в руках, как ярмарочный плясун с горящим шестом. Это должно было отвлечь мое внимание, но я видел такой трюк у Скапти и потому следил за ногами. Он сделал шаг, закрываясь от ударов, которые должны были бы последовать ― по правилам.
Я собрался с духом, из стиснутых зубов вырвался всхлип. Затрубил рог. Мой противник остановился. Рог снова затрубил. Он ухмыльнулся ― желтые зубы в желтой бороде ― и указал на меня секирой, держа ее в одной руке.
― Не сейчас, но скоро, Убийца Медведя.
Потом тяжело протопал к борту корабля и перевалился через него. Я упал на колени и принялся блевать.
Убитых не оказалось. Восемь человек ранены, но, видимо, не слишком серьезно, раз у них хватало сил браниться. Нападавшие потеряли одного, утонувшего в тяжелой кольчуге, а своих раненых унесли.
Связали тоже одного. Одного из наших.
Я узнал его: Хегни, который гордо рассказывал Эйнару о своих умениях. «Я умею грести, ходить на лыжах, стрелять и обращаться с копьем и с мечом».
Его привязали вверх ногами к поперечине мачты, он медленно вращался, кровь бежала по его лицу и свисающим волосам и стекала на палубу. Проклясть его не преминул каждый, переводя дух и перевязывая раны, даже те, кто сидел рядом на веслах. Последние старались особенно.
Вышел Эйнар, его кольчуга тихо позвякивала. Он владел собой и был спокоен, как черное море при поднимающемся ветре. Хильд исчезла, именно ее искали нападавшие, которых прозевал часовой Хегни. Кто-то из напавших случайно обнаружил себя; я слышал, как поговаривали, что тревога поднялась лишь благодаря Одину.
― Я не хочу знать, кто это сделал! ― рявкнул Эйнар. ― Я знаю, кто это сделал, и Вигфус заплатит. ― Он подался вперед, вынул свой нож. ― Но мне нужно знать, где он скрывается, и ты мне поможешь.
Мелькнуло лезвие, Хегни вскрикнул, сустав его пальца улетел в темноту.
― Это волшебный нож, ― буркнул Эйнар.
Я отошел, шатаясь, чтобы не видеть; в кишках бурлило, голова полнилась стуком молотов Тора, а среди всего яркой вспышкой мелькал страх перед данской секирой.
Я был обречен, как и Эйнар. Медведь оказался обманом. Первый человек, которого я убил, был еще более неумелым, чем я, вторую победу принес удачный удар ножом. Потом был Ульф-Агар, который погиб по собственной глупости. Я никогда не участвовал в серьезной битве и знал теперь, что погибну в ней, если доведется сражаться, потому что я просто не гожусь для боя. Хуже всего, что убить Убийцу Медведя почетно: враги будут выскакивать отовсюду, чтобы настичь меня.
Опять потянуло блевать, когда подошел отец и присел на корточки рядом со мной, кляня тяжелую кольчугу. Он подал мне кожаную чашу, и я выпил, а потом заморгал от удивления.
― Вино с водой, ― сказал отец. ― Лучшее лекарство от того, что тебя мучит. Если не поможет, лей меньше воды.
Я выпил еще, сблеванул, выпил снова.
Он одобрительно кивнул и поскреб свою щетину.
― Я видел тебя с этим секирщиком ― ты хорошо держался.
Я мрачно и недоверчиво посмотрел на него, и он пожал плечами.
― Ну что же, ты ведь все-таки жив. А он, похоже, хорошо знает свое дело.
― Он мог убить меня.
Отец толкнул меня в плечо и нахмурился.
― Ничего подобного. Ты уже не мальчик-плакса. Поглядись как-нибудь в воду. Юный Бальдр, честно, уязвимый только для омелы.
Я осушил чашу. Никогда еще я не чувствовал себя столь непохожим на Бальдра.
Отец подбросил в руке пустую чашу, потом начал неловко подниматься, снова заворчал.
