Генерал покинул дворец вместе со штабом и отправился вслед за войском. На площади стоял кавалерийский эскадрон.
— Это что за всадники? — спросил Мирамон.
— Это мои люди! — ответил дон Хаиме. Всадники были в плотных плащах и широкополых шляпах, так что видна была только нижняя часть лица и борода. Президент внимательно всматривался в лица.
— Вы их не узнаете, — тихим голосом сказал дон Хаиме. — Бороды у них поддельные, а сами они переодеты. Но, даю вам слово, в сражении они будут не хуже других!
— Я в этом уверен и очень вам благодарен!
Наконец тронулись в путь.
Дон Хаиме обнажил шпагу, всадники заняли свои места в арьергарде. Их было триста человек.
В полночь расположились лагерем, был отдан приказ не зажигать огней. Около трех утра явился лазутчик. Его тотчас же провели к президенту.
— А, это ты, Лопес! — обрадовался генерал.
— Так точно, генерал! — ответил Лопес, улыбнувшись дону Хаиме, который сидел подле президента и курил.
— Новости есть? — спросил Мирамон.
— Так точно, генерал, и самые свежие!
— Тем лучше. Где сейчас находится противник?
— В четырех милях отсюда.
— Значит, мы скоро встретимся. Чей корпус?
— Генерала дона Хесуса Гонсалеса Ортеги.
— Браво! — весело произнес Мирамон. — Ты славный малый. Вот! Возьми! — Он положил в руку Лопеса несколько золотых монет. — Расскажи-ка все поподробнее!
— У генерала Ортеги одиннадцать тысяч войска, из них три тысячи кавалерии. Орудий — тридцать пять.
— Ты видел его солдат?
— Я больше часа шел вместе с ними.
— Какое у них настроение?
— Они очень злы на вас, генерал.
— Можешь соснуть часок. Лопес поклонился и вышел.
— Наконец-то, — сказал Мирамон, — мы встретимся с неприятелем!
— Сколько у вас войска, генерал? — спросил дон Хаиме.
— Шесть тысяч, из которых тысяча сто кавалерии и двадцать орудий.
— И это против одиннадцати тысяч, — промолвил дон Хаиме.
— Храбрость удвоит наши силы!
— Дай-то Бог!
В четыре утра снялись с лагеря, Лопес был в качестве проводника.
Солдаты замерзли и боевой дух их упал.
Около семи часов сделали остановку. Солдаты выстроились в боевом порядке, заняв выгодную позицию. Были расставлены по местам орудия.
Дон Хаиме приказал своим всадникам прикрыть сзади регулярную кавалерию. Закончив приготовления, сели завтракать.
В девять утра появились передовые части генерала Ортеги и начали перестрелку.
Сражения можно было избежать, но Мирамон мечтал схватиться с неприятелем.
Рядом с Мирамоном были его лейтенанты: Велес, Кабос, Нерете, Айестарап и Маркес.
Мирамон вскочил на коня и стал объезжать свое немногочисленное войско, отдавая приказы, затем поднял шпагу и крикнул:
— Вперед, молодцы!
Началось сражение.
Войско Хуареса заняло невыгодную позицию и стояло под шквальным огнем неприятеля.
Солдаты Мирамона, воспитанные своим молодым генералом — Мирамону было всего двадцать шесть лет, — творили чудеса храбрости.
И вскоре войскам Хуареса пришлось покинуть свои позиции, несмотря на численное превосходство.
Казалось, душа Мирамона переселилась в его лейтенантов! Каждый сражался за десятерых, увлекая за собой солдат. Еще немного, и сражение было бы выиграно.
Настало время пустить в ход кавалерию, и Мирамон скомандовал: «Вперед!». Но кавалеристы не двигались с места, когда же Мирамон вторично скомандовал броситься на неприятеля, солдаты с копьями наперевес бросились на своих.
Деморализованные внезапной изменой, пятьдесят всадников, оставшихся на месте, рассеялись во все стороны. Пехотинцы, видя измену, сражались кое-как. По рядам неслось:
— Измена, измена! Спасайся, кто может!
Напрасно старались офицеры удержать солдат. Те были окончательно деморализованы.
Войска Мирамона больше не существовало. Ортега снова вышел победителем, но лишь благодаря гнусной измене в ту самую минуту, когда сражение им было проиграно.
Если бы триста всадников дона Хаиме могли решить исход сражения, они ни перед чем не остановились бы. Но чудес не бывает.
Смельчаки яростно бились с преследовавшей их кавалерией противника, дон Хаиме тоже продолжал вести неравный бой.
Он был свидетелем низкой измены, ставшей причиной поражения Мирамона, и хорошо видел офицера, который первым перешел на сторону неприятеля. Это был дон Мельхиор. Дон Хаиме сразу его узнал и поклялся в душе его захватить.
Он тотчас же рассказал об этом намерении своим всадникам. И те с воинственным кличем бросились на неприятеля. Триста против трех тысяч!
Завязалась отчаянная борьба. Всадники дона Хаиме смешались и врезались в ряды противника, увлекая за собой дона Мельхиора.
— К президенту! К президенту! — вскричал дон Хаиме и поскакал к Мирамону.
Лейтенанты Мирамона поклялись умереть вместе с ним.
С горечью оглядев поле битвы, Мирамон, наконец, послушался своих верных друзей и стал отступать. Из его войска уцелела едва тысяча человек. Одни были убиты, другие бежали или перешли на сторону неприятеля. У Мирамона сердце сжималось от боли. Поражение он предвидел, но не ожидал, что станет жертвой измены. Когда миновала опасность быть настигнутыми неприятелями, президент приказал остановиться и дать отдых лошадям. Прислонясь к дереву, со сложенными на груди руками и опущенной головой, он хранил мрачное молчание и никто не решался его тревожить.
Но вот к нему приблизился дон Хаиме.
— Генерал! — окликнул он президента.
Мирамон поднял голову и протянул дону Хаиме руку.
— Это вы, мой друг! Ах, зачем только я вас послушался!
— Что сделано, то сделано, генерал, — отрывисто ответил дон Хаиме, — не стоит об этом говорить. Но прежде чем мы отсюда уйдем, вы обязаны исполнить свой долг. Совершить месть.
— Что вы хотите сказать? — удивился Мирамон.
— Известна ли вам причина поражения? — спросил дон Хаиме.
— Измена! — ответил Мирамон.
— А кто изменник, вы знаете?
— Откуда мне знать! — гневно произнес президент.
— А я знаю. Видел все собственными глазами. Я наблюдал за изменником давно, поскольку догадывался о его гнусных намерениях.
— Но ведь все равно мы не можем его захватить!
— Ошибаетесь, генерал. Я его привел. Я бы и в ад пошел, только бы до него добраться!
Офицеры и солдаты ответили на эти слова одобрительными возгласами:
— Слава Богу! — вскричал Кабос. — Этого подлеца следует четвертовать!
— Приведите негодяя, будем судить! — сказал Мирамон печально.
Сердце его болезненно сжалось, жестокость была ему чужда.
