много вина. В конце концов, подумал я, это всего лишь поэт Катулл, которого Клодий велел мне не бояться.
Если только, конечно, это не Марк Целий, пьяный и подбирающийся ко мне с ножом. Или какой-нибудь безымянный подручный царя Птолемея. Или воняющий чесноком гладиатор, посланный Помпеем. Или еще кто-нибудь, у кого есть причины убить меня, потому что он думал, будто мне известно нечто такое, о чем я и понятия не имел.
Человек остановился в нескольких шагах от меня. Я все еще не мог разглядеть его лица, но очевидно, что это не Эфиоп. На вид он казался среднего роста, сухощавого телосложения. Когда он заговорил, я узнал голос Катулла.
— Значит, ей надоело срывать яблоки с дерева, едва дождавшись, чтобы они созрели. Теперь она роется в падалице, — по голосу он был лишь немного пьян, саркастичен, но, кажется, не собирался мне угрожать.
— Боюсь, я не понимаю тебя, — сказал я.
— Разве ты не слишком стар для того, чтобы греть ее постель?
— Чью постель? Не возьму в толк, о чем ты говоришь.
Он подошел на несколько шагов ближе.
— Нам нужно выйти на свет, чтобы я мог видеть твое лицо, когда ты лжешь. Ты знаешь, о чьей постели я говорю.
— Может быть. Но ты ошибаешься.
— Ошибаюсь? Проклятый галл носит вести между вами, водит тебя в ее сад. Ты разъезжаешь в ее носилках за задернутыми занавесями и задерживаешься в ее доме до глубокой ночи. И ты не ее новый любовник?
— Не говори ерунды.
Он отпрянул и принялся кружить вокруг меня. Внезапно я понял, что он, должно быть, боится меня больше, чем я его. Ведь именно он убежал тогда на Крутой аллее.
— По крайней мере, она покончила с Целием, хоть я и не пойму, почему она решила променять его на такого, как ты.
— Ты оскорбляешь меня, — сказал я. — Должен ли я настаивать на истине — что я не являюсь любовником Клодии — и позволять тебе клеветать на мое мужское достоинство? Или я должен солгать тебе, чтобы уберечься от твоих оскорблений, и сказать, что Клодия моя любовница и что она только сегодня ночью говорила, что я стою двух таких, как Целий, и четырех таких, как ты, Гай Валерий Катулл?
Я испугался, не зашел ли слишком далеко, но инстинкт меня не подвел: он остановился и пролаял со смехом:
— Ты, должно быть, такой же мелочный оратор, как и Целий. Один из тех краснобаев, выворачивающих истину наизнанку, которых полно на форуме. Почему я никогда не слышал о тебе раньше, старик?
— Потому, что я не оратор. Я сыщик, Катулл.
— Ну хорошо, ты узнал, как меня зовут. А как твое имя?
— Гордиан.
Он кивнул. Теперь я видел его более отчетливо. Борода на лице у него по-прежнему была неопрятной, несмотря на посещение бань. Трагическое выражение глаз вернулось к нему, не пропадая, даже когда он смеялся.
— Тебя не мучает жажда, Гордиан?
— Не особенно.
— А меня мучает. Пойдем со мной.
— Куда?
— Нам пора поговорить. О ней.
— Я не спросил «зачем». Я спросил «куда?»
— Куда же еще в такое время ночи?
* * *
Пройдите по извилистой тропе к подножию Палатина, к тому месту, что находится сразу за храмом Кастора и Поллукса. Поверните налево. Затем следуйте по узкой аллее (пропахшей мочой и по ночам черной как уголь), что ведет за домами на северной стороне форума. Когда склон Палатина по левую руку отвернет в сторону, позволяя узкой аллее немного расшириться, вы окажетесь в шумном районе среди маленьких лавочек и складов к югу от форума, к востоку от скотного рынка и реки. Принимайтесь смотреть на небольшие колонны, на которых вывешены названия лавок и мастерских. Когда подойдете к девятому по счету указательному столбу, вы увидите пятно света, отбрасываемого фонарем, висящим снаружи. Таким образом здесь приветствуют всех, кто не может или не хочет уснуть, а также всех, кто не может или не хочет прекратить пить, играть и распутничать. Это и есть место, которое Катулл назвал «Таверной Распутства».
На самом деле у этого места нет названия, по крайней мере никакого названия не было написано на указательном столбе. На небольшой колонне вместо таблички с надписью красовался поднятый вверх мраморный фаллос. Фонарь, отбрасывавший пятно грязного света, был вырезан в форме, напоминавшей то же самое. Видимо, вдохновленные этими чудесными образчиками прикладного искусства менее умелые художники нарисовали множество непристойных картинок на стене снаружи, графически изобразив различные ситуации, в которых подобные фаллосы могли найти себе применение.
Катулл постучал в дверь. Открылось небольшое окошко. Налитый кровью глаз уставился на нас. Дверь распахнулась.
— Меня здесь знают, — сказал Катулл. — А я знаю их. Вино здесь препоганое, шлюхи изъедены вшами, а посетители — отбросы из отбросов. Уж мне-то известно. Я провожу здесь каждую ночь с тех пор, как вернулся.
Мы ступили в узкую длинную комнату, тут и там разделенную складными ширмами. Комната была набита посетителями, которые стояли группами или сидели в креслах и на скамьях вокруг небольших столов. Светильники были наполнены маслом низкого качества, которое давало столько же дыма, сколько и огня, наполняя комнату желтым туманом, от которого у меня на глаза навернулись слезы. Я услышал смех, ругань и стук костей, за которым следовали вспышки триумфальных криков и возгласов отчаяния. Почти все посетители были мужчинами. Немногочисленные женщины вели здесь свою торговлю, что было видно сразу.
Одна из них неожиданно вынырнула из желтого тумана и обвилась вокруг Катулла, словно цепкая виноградная лоза. Я заморгал слезящимися глазами, и виноградная лоза превратилась в угодливую рыжеволосую девицу с лицом в форме сердца.
— Гай, — замурлыкала она, — кто-то из девушек сказал, что ты вернулся. И с бородой! Ну-ка, дай я ее поцелую.
Катулл замер и отпрянул в сторону с болезненным выражением лица.
— Не сегодня, Ипситилла.
— Почему нет? Прошел целый год с тех пор, как я в последний раз ела тебя за ужином. Я проголодалась.
Катулл выдавил улыбку.
— Не сегодня.
Она оторвалась от него, сузив глаза.
— Все чахнешь по своей Лесбии?
Он поморщился и, взяв меня за руку, подвел к скамье, которая только что освободилась. Раб принес нам вина. Катулл оказался прав: качество его было отвратительным, особенно после вина, приправленного медом, которым угощал меня Клодий. Но Катулл выпил свою чашу без колебаний.
Неподалеку от нас, сгрудившись вокруг небольшого стола, несколько молодых людей самого грубого вида кидали кости, сделанные на старинный манер, — четырехгранные, из таранной кости овцы, с цифрами I, III, IV и
