Разумеется, бурная встреча, устроенная жителями столицы победителю басурманского воинства, не осталась незамеченной при дворе, и потому Великий князь принял воеводу с подобающей случаю пышностью. Не в горнице своей и не в думной зале – а в сверкающей золотом Посольской палате, при собравшихся боярах многих, дьяках и гостях иноземных, сидя на троне в наряде чинном. Рядом и чуть ниже сидела его молодая супруга в плотном окружении своей, женской, свиты.
Пахнущий березовой чистотой, сверкающий золотом, драгоценными каменьями и лучащийся весельем воевода в сопровождении ближних бояр прошел через распахнутые специально для него парадные двустворчатые двери и перед нижними ступенями трона порывисто поклонился Василию, прижав ладонь к груди:
– По воле твоей, Великий князь, поскакал я ныне в степь Дикую ворогов твоих искать, да всех по случаю и стоптал! Вот, прими мечи крымские, каковыми державу твою басурмане покорить желали!
Иван Федорович хлопнул в ладони – и бояре из свиты высыпали к ногам государя изрядную груду татарских сабель. Пудов на пять, не менее. Василий Иванович вытянул ноги, поставил их на вражеское оружие. Довольно улыбнулся:
– Ты славный воин, князь! Гордость державы моей и всей земли русской! За победу твою великую жалую тебе шубу соболью с моего плеча и ряды соляные торговые в Нижнем Новгороде в кормление.
Из-за трона вышли подьячие из Дворцового приказа в белых кафтанах, накинули на воеводу тяжелое одеяние, вручили скрепленную печатью грамоту.
– Благодарствую за милость, государь, – в этот раз куда ниже поклонился воевода, передал тугой свиток Кудеяру. – Однако же в победе сей не токмо моя, но и супруги твоей великая заслуга! Когда я рать басурманскую повстречал, сразу про Елену Васильевну вспомнил и про любимую ею охоту псовую вспомнил. И како она зверя дикого под стрелы и копья сворами гончими выпугивает, тако и я полками коваными разбойные толпы под залп стрелецкий и пушечный изгоном спугнул. За мысль сию тебе, государыня, великая благодарность… – Князь поклонился уже Великой княгине.
По Посольской зале пробежал шепоток – вот умеет же льстить воевода хитрый! Похвалил так похвалил, пустому славословию не сравниться.
Однако похвала требовала ответа. Елена Васильевна пару мгновений подумала, кратко распорядилась, отведя руку:
– Анастасия Петровна, вина!
Свита засуетилась – к подобному повороту никто готов не был. Однако слуги сработали быстро: с ближней светелки кто-то принес медный кубок, на поясе княжны Шуйской нашлась фляга с ее любимым настоем, и не прошло минуты, как в ладонь повелительницы лег полный бокал. Государыня поднялась, спустилась по ступеням:
– Ведомо мне, на Руси хозяйка на пороге гостя дорогого встречает и сбитеня испить ему с дороги дает. Я, вестимо, не на пороге стою, однако же и дорога у тебя была долгая, княже. Вот, утоли жажду из моих рук!
Посольская палата замерла. Разве только иноземцы, в тонкостях обычаев не сведущие, не затаили дыхание.
Князь Овчина-Телепнев-Оболенский взял кубок прямо поверх тонких белых пальцев государыни. Несколько мгновений они ощущали тепло друг друга – Елена Васильевна чуть улыбнулась, вопросительно вскинула брови. Воевода ослабил хватку, и юная женщина смогла высвободить пальцы. Иван Федорович поднес кубок к губам, стремительно осушил, перевернул, демонстрируя всем, что внутри не осталось ни капли, затем привлек к себе государыню и троекратно крепко поцеловал.
Зал охнул.
Юная женщина испуганно отскочила, оглянулась на супруга:
– Это по обычаю?!
Василий Иванович мрачно кивнул, играя желваками.
Само собой, расцеловать поднесшую угощение хозяйку обычай позволял.
Но только позволял, а не требовал!
Подобная вольность воеводы была отнюдь не обязательной…
Великий князь поднялся с трона.
– Ты лучший меч державы, Иван Федорович! – торжественно провозгласил он. – А мечу не надлежит ржаветь в ножнах. Повелеваю тебе завтра же с рассветом отправиться в Ростиславль! Сию твердыню к обороне возможной подготовь. А буде надобно – и защити!
– Слушаю и повинуюсь, государь!!! – весело хлопнул по груди ладонью воевода, поклонился и чуть не бегом помчался к выходу, увлекая свиту за собой.
* * *
– Какая женщина, Кудеяр, какая женщина! – замотал головой князь Иван Федорович. – Что за глаза! Омут, а не глаза! А губы? Ровно малина спелая цветом! И на вкус слаще меда гречишного! Я как ее пальцев коснулся, так меня просто огнем обожгло!
Князь и его дядька ехали стремя в стремя по влажной после недавнего дождя дороге. Прочая свита отстала на десяток шагов, не мешая беседе господина со своим любимчиком.
– Ну, и чего ты добился, княже? – пожал плечами боярский сын. – И недели не отдохнули, снова в походе дальнем.
– Оно того стоило, Кудеяр! – горячо ответил воевода. – Я бы и на плаху ради удовольствия такого пошел!
– Оно верно вспоминаешь, княже, о плахе-то! – усмехнулся дядька. – Отступись, княже. Не ищи беды на свою голову.
– И кто мне о сем сказывает? – покачал головой воевода. – Боярин, каковой сам будущую Великую княгиню чуть из-под самого венца не увез!
– Но ведь не увез, отступился…
Князь Овчина помолчал, потом покачал головой, пригладил бородку и усмехнулся, припомнив:
– А ведь я тебе еще тогда сказывал, дядька… Случись мне на твоем месте быть, я не отступлюсь. Глянь, как шутят с нами боги небесные. Пятнадцати лет не прошло, а я уж на твоем месте и есть. И нешто не хозяин я слову своему?
– Сие есть беда, княже, а не радость.
– Пустое… – отмахнулся воевода. – Ты мне о другом поведай. Со времени некого ты вдруг исчезать стал временами. Возвертался счастливый весь, расцветший, ровно тюльпан в степи весенней. Соломонию Юрьевну при том поминал часто с теплом и радостью. Перед исчезновениями же сими подарки искал редкостные. Ценные, да неброские.
– Да? – нахмурился Кудеяр.
– Перестань, дядька, ты меня обижаешь! – поморщился Иван Федорович. – Не дураки ведь округ тебя живут! Может, не с первого года, но замечать стали. К кому ты страстью болен, тоже ведомо, и другой зазнобы ты себе по сей день так и не сыскал. Замечали, да помалкивали. Ибо нам-то что за дело? Сложилось как-то счастье у тебя, и слава богу! Живи, радуйся. Почто крамолу на подозрениях пустых дворне раздувать и смертной ссоры с покровителем твоим верным искать?
Под покровителем, понятно, князь Овчина-Телепнев-Оболенский имел в виду самого себя. Доносить на дядьку собственного князя, рискуя нарваться на гнев господина, и закончить комфортную жизнь подвальной дыбой никто из дворни, само собой, не желал.
– Государыня Соломония Юрьевна пред мужем, богами и людьми чиста! – твердо ответил боярский сын.
