— Прекрасное место, лорд Утред.
— Могу ли я спросить, что привело тебя сюда, о король? — произнес я с уважением.
— Я христианин, — сказал Эорик. Его голос был громким, выразительным и глубоким. — И Папа в Риме назвал Плегмунда моим духовным отцом. Архиепископ пригласил меня, я пришел.
— Какая честь для нас, — произнес я, потому что что еще можно сказать королю?
— Веостан говорит, что ты захватил этот город, — заметил Эорик. Он выглядел скучающим, как человек, который знает, что должен поддержать разговор, но не заинтересован в нем.
— Да, господин.
— Через эти ворота? — жестом он указал на ворота Лудды.
— Да, господин.
— Ты должен рассказать мне эту историю, — сказал он, но только из вежливости. Мы оба были вежливы. Он был человеком, который пытался убить меня, но никто из нас в этом не признавался, вместо этого мы вели эту натянутую беседу.
Я знал, о чем он думал. Он думал о том, что стена рядом с Воротами Епископа — самое уязвимое место на протяжении всех трех миль римских укреплений.
Легче всего было бы пойти в наступление через нее, хотя воняющий отбросами ров был серьезным препятствием, но к востоку от ворот каменная стена местами осыпалась и была заменена частоколом из дубовых бревен.
Целый пролет стены между Воротами Епископа и Старыми ворота был разрушен. Когда я командовал гарнизоном, то сделал частокол, но он нуждался в ремонте, и если Лунден и мог быть захвачен, то это самое лучшее место для атаки, и Эорик думал то же самое. Он указал на человека рядом с собой.
— Это ярл Оскитель — представил он его.
Оскитель являлся начальником караула Эорика. Он был, как я и ожидал, крупным и свирепым. Я кивнул ему, он кивнул в ответ.
— Ты тоже пришел помолиться? — спросил я его.
— Я пришел, потому что мой король приказал мне прийти, — ответил Оскитель.
И почему, подумал я сердито, Эдвард дозволил эту глупость? Эорик и Оскитель вполне могли стать врагами Уэссекса, и все же их привечали в Лундене и обращались как с почетными гостями.
В ту ночь был большой пир, и один из арфистов Эдварда спел длинную песнь в честь Эорика, прославляя его героизм, хотя, по правде говоря, Эорик не получил большой славы в битвах.
Он был хитрым и умным, правил силой, избегал битв, и выжил, потому что его королевство лежало на краю Британии, и армиям не требовалось пересекать его земли, чтобы добраться до врага.
Тем не менее, незначительным Эорик не был. Он мог привести, по крайней мере, две тысячи хорошо вооруженных воинов, и, если датчане когда-либо предпримут полноценное нападение на Уэссекс, то воины Эорика будут ценным дополнением.
Аналогично, если христиане когда-либо предпримут нападение на северных язычников, то с радостью поприветствуют эти две тысячи воинов. Обе стороны пытались соблазнить Эорика, и он получал подарки, давал обещания и ничего не предпринимал.
Эорик ничего не предпринимал, но являлся ключом к великой идее Плегмунда объединить всю Британию. Архиепископ заявил, что идея пришла ему во сне после похорон Альфреда, и убедил Эдварда, что этот сон — от Бога.
Не меч, а Христос объединит Британию, и было что-то магическое в числе 900 от рождества Христова.
Пленгмунд верил, и убедил в этом Эдварда, что Христос вернется в 1000 году, и что это божественная воля — потратить последние сто лет христианского тысячелетия на обращение датчан в веру в подготовке ко второму пришествию.
— Война не удалась, — гремел Плегмунд со своей кафедры, — поэтому мы должны проложить путь нашей вере и в мирное время! Он считал, что пришло время обратить язычников, и хотел, чтобы датчане-христиане, служащие Эорику, стали миссионерами у Сигурда и Кнута.
— Чего он хочет? — спросил я Эдварда. Меня вызвали к королю утром после великого праздника, и я слушал, как Эдвард объясняет, на что надеется архиепископ.
— Он хочет обратить язычников в истинную веру, — сухо сказал Эдвард.
— А они хотят Уэссекс, господин.
— Христиане не будут сражаться с христианами.
— Скажи это валлийцам, мой господин.
— Они хранят мир, по большей части.
К тому времени он уже был женат. Его невеста, Эльфлед, была почти ребенком — тринадцати, может, четырнадцати лет, уже беременная, она играла со своими подружками и котенком в небольшом садике, где я так часто встречал Этельфлед.
Окно в королевских покоях выходило на этот маленький садик, и Эдвард видел, куда я смотрю. Он вздохнул:
— Витан считает, что Эорик окажется союзником.
— Твой тесть верит в это?
Эдвард кивнул.
— Война длится уже на протяжении трех поколений, — серьезно сказал он, — и до сих пор не принесла мира. Плегмунд говорит, мы должны попробовать молитву и проповедь. Моя мать согласна.
Я рассмеялся. То есть, мы должны победить наших врагов молитвой? Кнут и Сигурд, подумал я, поприветствуют эту тактику.
— И чего же Эорик хочет от нас? — спросил я.
— Ничего, — казалось, Эдвард удивился вопросу.
— Он ничего не хочет, господин?
— Хочет архиепископского благословения.
В первые годы своего правления Эдвард находился под влиянием своей матери, тестя и архиепископа, и все трое возмущались стоимостью ведения войны.
Строительство бургов и вооружение фирда требовало огромного количества серебра, а отправка войска на поле сражения — еще больше, а эти деньги шли от церкви и олдерменов.
Они хотели сохранить серебро. Война стоит дорого, а молитва — бесплатна. Я поиздевался над этой идеей, а Эдвард резким жестом прервал меня.
— Расскажи мне о близнецах, — попросил он.
— Они расцветают.
— Моя сестра говорит тоже самое, а я слышал, что Этельстан не берет грудь, — в голосе прозвучала мука.
— Этельстан сосет как теленок, — ответил я, — я пустил слух, что он слаб — это то, что хотят услышать твоя мать и тесть.
— Ах, — улыбнулся Эдвард, — меня вынудили отрицать законность их происхождения, — продолжил он, — но они дороги мне.
— Они в безопасности и здоровы, господин, — уверил я.
Он коснулся моего предплечья.
— Так и продолжай! И еще лорд Утред, — он сжал мне предплечье, чтобы подчеркнуть последующие слова. — Не хочу, чтобы датчан провоцировали! Понимаешь меня?
— Да, мой король.
Он вдруг понял, что сжимает мою руку, и отдернул свою. Он чувствовал себя неловко со мной, полагаю, он был смущен, потому что сделал из меня няньку своих королевских бастардов, или, возможно, потому, что я был любовником его сестры, или потому, что он приказал мне сохранять мир, когда знал, что я считаю этот мир обманчивым.
