и рукой подозвала пацанят.
— Они служат тебе, государыня, — сквозь слёзы проговорил я. — Мы собираем семя из которого мнём масло. Ты…
— Спаси вас Бог, отроки. Спаси вас Бог.
Она с трудом перекрестила нас и рука её легла рядом с телом.
— Ступайте. У каждого свой крест и свой срок. Не печальтесь. А ты, Федюня, побереги Ивана и Фёдора. Ты обещал.
— Я… Я обещал, — сквозь рыдания проговорил я. — Я-я… Я обещаю. Я сделаю, что смогу. Я…
Четыре моих верных сокола: Данька, Кузька, Тишка и Максимка скакали вместе со мной верхом на лошадях по лугам и не паханным межам и трясли-трясли колючие кусты расторопши. А потом тёрли семена на моих жерновах и давили прессом, собирая волшебное масло.
Царица умерла четырнадцатого октября.
Поздно ночью стали тягуче бить колокола. Я вскинулся резко и сразу всё понял. Быстро оделся в тёмно-серую рубаху, чёрные штаны и такого же цвета сапоги, накинул чёрный кафтан и чёрную бархатную шапку с опушкой из чёрнобурки. Это всё сшили рукодельницы из царицыной мастерской примерно месяц назад.
— Зачем? — спросил я, не поднимая глаз с пола.
— Пригодится, — сказала царица и вздохнула. — Мало ли кого хоронить придётся… Я и себе вышила плащаницу «Положение во гроб. Оплакивание». Пригодится когда-то.
Тогда я не нашёлся, что ответить, а лишь склонился в поклоне и, приняв «дары», вышел из опочивальни. И вот траурная одежда пригодилась…
Меня впустили во дворец и пропустили в царицыну опочивальню. Это был добрый знак. Откровенно говоря, я на это не рассчитывал.
Иван Васильевич сидел на принесённом сюда церемониальном троне и принимал соболезнование. Вокруг уже столпилось достаточное количество знатных персон, в том числе и английский посол Энтони Дженкинсон и его подручный и толмач Ричард Ченслер.
«Ничего себе забегался, что не заметил прибытия посольского поезда», — подумал я. — «Как они знают, когда надо приезжать на похороны?»
Я подошёл к царю и, сняв шапку, склонил перед ним голову.
— Прости, государь, — попросил я.
Иван Васильевич молча смотрел на меня. Из его глаз текли слёзы, но он не промакивал их.
— Подойди, Федюня, — приказал он.
Я шагнул вперёд.
— Ближе.
Я шагнул и подумал, что вот сейчас он уронит на меня свой старческий посох.
— Встань рядом со мной, Фёдюня, — попросил он и протянул ко мне левую руку.
Я подал ему свою правую ладонь и поднялся на три ступени укрытого коврами подиума.
— Постой здесь.
Я стоял, а царь сидел, держа меня за руку, словно маленький ребёнок. И словно маленький ребёнок он тихо плакал.
Поезд с телом Анастасии растянулся на две версты. Я уезжал последним, намереваясь потом догнать царский обоз, и видел, как опустела Слобода. Со мной поехали и четверо моих друзей: Данька, Кузька, Тишка и Максимка, которые приняли моё предложение поступить раньше времени на воинскую службу.
По существующему положению отрок в пятнадцать лет считался дееспособным, а значит мог жениться и идти на воинскую службу «новиком», то есть — «стажёром». Моим «соколам» было от двенадцати до четырнадцати лет. Самым старшим из них был Данька, но верховодить он не стремился, а потому в нашей пятёрке лидер был один. Тем более, я не выказывал никому свой реальный возраст, да никто, честно говоря и не спрашивал. Здесь и сейчас действовало одно единственное верное правило: «Встречают по одёжке, а провожают по уму», а «умища» у меня было в буквальном смысле на двоих, а то и на четверых.
Царь, когда после смерти царицы я попросил подтвердить мои полномочия и статус дворового воеводы, удивился и достал подписанный им три недели назад указ. Его слова не расходились с делами. Ни разу не было такого, чтобы мы поговорили, и бумага не родилась тут же.
Вот и сейчас, глядя на подписанный ордер [25], я взял его и отправился к стрелецкому голове. Афанасий Никитин, к моему удивлению, уже знал о моём назначении и о переподчинении его отряда вновь назначенному воеводе. Что интересно, получив свои двести четей, а это, между прочим, один квадратный километр, отмерянных мне рядом со стрелецкой слободой, я и не заметил, как мне за три недели построили усадьбу.
Тот же Афанасий Никитин подошёл ко мне и просто спросил, что я хочу видеть на этом месте. Я начертил прутиком простой пятистенок с подклетью на одну печь и подвалом с ледником, и через две недели дом уже стоял, правда без печи, но с двумя очагами.
То есть, они уже три недели назад знали, кто у них главный командир, а я узнал об этом только сейчас. Я, мысленно чертыхаясь, что потеряно три недели, попросил построить дежурившую в Кремле роту и увидел то, что и предполагал увидеть. Командиры отрядов бегали, собирая воинов, по всей территории долгое время, но в итоге недосчитались около половины численного состава. Минут через тридцать ожидания, я попросил стрелецкого голову подвести роту к моему жилищу, а сам пошёл собираться к поездке в Москву.
То, что подошло к моей усадьбе больше, чем через час, мало походило на знакомые мне с детства парадно построенные воинские подразделения. Ни по внешнему виду, ну это понятно — работали на стройках, ни по построению.
Увидев безобразную во всех отношениях аморфную людскую массу, я разогнал их и подозвал стрелецкого голову.
— Афанасий, как мы такой толпой пойдём в Москву?
Голова удивился.
— Не пойдём, Фёдор Никитич, а поедем. Поедем и поскачем. У нас шесть сотен конных и две тысячи пеших. Конных отправим о двуконь с царским поездом — лошадок уже проверили, а повозки надо починять. Кузни сейчас заняты подковкой лошадей. После того приступят к починке и подковке саней. Без железных полозьев побьём все сани.
— Я не о том. Ведь они толпятся, как бабы на базаре.
Голова непонимающе глянул на меня, а потом, до него дошло.
— А-а-а… Не заботьтесь, Фёдор Никитич. На лошадях они привычные лавой скакать. Так по дороге конь в конь и поскачут. Не заботьтесь.
— Да я и не забочусь, голова. И до меня вы жили и после меня жить будете, но после Москвы мы с вами кое-что поменяем.
— Доживём, там посмотрим, — странно ответил мне стрелецкий голова.
— Ладно, Афанасий, делай, что и как сам знаешь.
На том и порешали. Однако потому мне и пришлось задержаться и выехать последним, что хотелось посмотреть, как и когда соберётся в поход всё моё воинство. Ну и посчитать заодно.
Кузнец у стрельцов оказался свой и даже не один, а целых
