тех пор как сложили… – Смирнов сделал ещё одну, на этот раз непродолжительную паузу, со всей отчётливостью восстанавливая в памяти события, связанные с обретением архива. И спросил, уже не сомневаясь в ответе: – А кто нашёл бумаги?
– Яновский… – выдавил Гагик Мортиросов и побледнел.
Именно таким оно было, когда я перед отъездом в Москву пришёл в знакомую квартиру на Центральной горке в Севастополе.
Надо было отдать письмо от Нины Тамаре Пожаровой.
Она оказалась дома, но на мой стук выбрался из своей берлоги и Яковлев и сразу же прицепился ко мне. Выпить поганого своего спирту, правда, не предлагал, но безо всяких на то предисловий вещал, тыча в меня пальцем:
– Ты, Алексей, вроде как благодетель – баб наших подкармливал, опять же с квартирой помог, эта мегера старая наконец отстала.
В его ламентациях было ощутимое «Но». Спрашивать я не стал – сам выговорится.
И в самом деле, дохнув перегаром, Яковлев продолжил, не особо заботясь о структуре речи:
– А откуда ты взялся, «по экономической части»?
Я только развёл руками – ну и что, мол? В чём вопрос?
А Тамара, не успев ещё даже распечатать письмо Лавровой, вступилась за меня, повторив утвердительно:
– По экономической части. Тебе-то что?
– А у меня приятель в экономической подкомиссии, – с нетрезвой хитростью заявил Яковлев. – Так не слыхал даже ни про какого Яновского!
– Глуховат твой «приятель».
Моя первая легенда в Севастополе была именно «по экономической части», со всеми бумагами от соответствующего Наркомата, так что неведение какого-то яковлевского приятеля, не исключено что мифического, серьёзного значения не имело.
– И всё?
– А все несчастья начались, как ты появился. Машу взяли, меня, – вдруг трезво и печально сказал Евгений Яковлев.
Но не договорил, Пожарова перебила:
– Нашёл крайнего! Не крал бы у неё золото и браунинг – так пили б чай сейчас вчетвером, пока Петя на службе.
– Да, как же! – огрызнулся Яковлев. – Не одно, так другое…
У меня не было ни малейшего желания объясняться или конфликтовать.
– Вас же выпустили, Евгений Васильевич.
– Ага, – не сдавался Евгений. – А две недели в большевистской тюрьме?
– Так на пользу, – с немалой долей злорадства уколола Тамара. – От марафета отучился.
– Да ты вообще молчи! – в сердцах бросил Яковлев.
…И тут раздался решительный стук в дверь. Очень даже узнаваемый стук.
– Кто бы это? – удивлённо и ни о чём не догадываясь, отозвалась Тамара и пошла к двери. – Я открою.
Я не ошибся, это были чекисты. Целых пятеро.
Кого-то из них я мельком видел в Отделении, но не больше: ни имён, ни должностей.
Их появление было неожиданным: вчера утром, когда я приходил в Севастопольское губернское отделение и разговаривал с руководителями, ни о каком намерении задержать Яковлева – а его фамилия упоминалась, но в совершенно ином контексте, как возможная связь со Стеценко, – и речи не было.
Но неожиданность оказалась в квадрате, поскольку задержали, притом достаточно грубо обыскав и заломив руки, и меня.
Внизу, на улице, поджидал разболтанный кабриолет – и менее чем через полчаса я оказался в допросной Севастопольского УО ГПУ.
Слава богу, там оказались хорошо знакомые Смирнов и Мортиросов. И я, не сдерживая раздражения, бросил с порога:
– Совершенно излишний контакт и показуха. Сейчас Тамара Пожарова раззвонит по всему городу.
Но Смирнов, неожиданно недобро улыбаясь, процедил:
– Не о том думаешь, поручик.
Я только и ответил, сразу же вычислив, откуда подул холодный ветер:
– Вот как? Ну-ну. Вспомнил, значит, Стеценко. Я же говорил – память у контрразведчиков цепкая.
– Так ты, значит, признаёшься? – с плохо скрываемым удивлением спросил Гагик.
– В чём?
Трудно было поверить, что коллеги и товарищи, зная, хоть и в общих чертах, о серьёзных моих служебных отношениях с Реденсом и Емельяновым, да и с Лубянкой (ни одной фамилии московских товарищей я им не называл), вот так вот сразу поведутся на показания отъявленного негодяя.
– В том, что ты на самом деле – поручик Ясногорский из штаба Деникинской Добрармии. – Мортиросова, похоже, злило моё вовсе не наигранное спокойствие.
А Смирнов добавил:
– И действующий осведомитель английской разведки.
Ай да Стеценко, ай да сукин сын… Услышал, как в ведомстве Симмонса прозвучала, неважно по какому поводу, скорее всего как принадлежащая человеку, от имени которого были переданы письма Лауре Кахаберидзе, моя фамилия, и, не зная английского, сам выдумал контекст.
Но выкладывать свои предположения и давать оценку вражине я не мог, поэтому сказал только:
– Простите, товарищи, но подробности своей оперативной работы вам раскрывать я не имею права.
Гагик Мортиросов просто взвился:
– Ни хрена себе запел!
На мгновение я вдруг представил, что так бесславно и глупо могут оборваться все планы и рухнуть все надежды, если товарищи не захотят разбираться и вдумываться и поступят, как во время первой большой чистки, права Губернского отделения самостоятельно выносить и приводить в исполнение смертные приговоры никто пока не отменял.
Но лишь на мгновение.
Потому что Смирнов хоть и с неудовольствием, но осадил Гагика и обратился ко мне:
– Погоди. Не имеешь права, не уполномочен, значит. А кто может «уполномочить»? Реденс?
Я ответил, в точности придерживаясь нашего внутреннего распределения компетенций:
– В меру его полномочий, как председателя Крымского отделения ВУ ЧК – а теперь будет ГПУ.
Мой ответ явно не удовлетворил Смирнова.
– То есть не совсем и не во всём. Так нам что, к Феликсу Эдмундовичу обращаться?
– Да темнит он. – Мортиросов то ли вправду не мог успокоиться, то ли уловил перемену настроения своего начальника и «от противного» подыгрывал мне. – Надо прижать его как следует.
Похоже, что сработал второй вариант: Смирнов поднял ладонь, успокаивая «ретивого» оперуполномоченного, и вопросительно – и уже без злого прищура – посмотрел на меня.
– Так что будем делать?
– Не надо нарушать субординацию, – попросил я, как товарищей. – Свяжитесь с товарищем Стахом. Прямо сейчас. И действуйте по его указаниям.
– И ты заранее знаешь, что Станислав Францевич скажет? – с неудовольствием, но не зло, спросил Смирнов.
Или не спросил, а констатировал.
– Такая работа. Да, и спросите товарища Стаха: копии протоколов допросов Канторовича и Стеценко передавать со мной или перешлёте с курьером? К вечернему поезду мы ещё успеем.
– А что? – спросил вроде как самого себя Смирнов. – Как раз и есть повод позвонить.
Начала разговора, в котором вопросы и ответы касались непосредственно меня, я не слышал – Смирнов нас с Гагиком попросту выставил из кабинета. Но потом он сказал дежурному и тот впустил меня в кабинет, а там Смирнов ещё и позволил мне
