На поиски отправились все, но результаты заставляли себя ждать.
Корсу же приняли за одного из сбежавших. Ну, это и понятно: после нескольких суток в степи каждый бы выглядел не лучше.
Едва допили чай в «ментовке», как прибежала школьная учительница: мальчик, которого отец привозил в школу с полевого стана, рассказал, что в развалинах старой крепости он видел бандитов.
Милиционеры, «на пальцах» изобразили возможный маршрут бандитов, сокрушаясь, что их, милиционеров, так мало.
Корса, из-за синяков старавшийся сидеть позади всех, угрюмо заявил:
— Если я хотя бы одному из них глаз не натяну, не прощу, — помолчав, уточнил, не обращаясь ни к кому. — Ни себе, ни вам.
Дрын, о способностях которого милиционеры и не догадывались, стал расспрашивать их об окрестностях. Выяснив, что в нескольких километрах от городка проходит железная дорога, которую бойцы так искали, сказал:
— Тут-то место людное — они не пойдут. Так что вы нас здесь поставьте, а потом поможете сесть на поезд.
И пояснил:
— Ну, как-то надо же компенсировать наши потери. — Он указал на Корсу, который аж побагровел.
Расположившись вдоль единственной дороги, шедшей от железной дороги, через пару часов РДГ заметила идущего широким спокойным шагом мужика. Несмотря на приличное расстояние, видна была вся его судьба на долгие годы вперед. Правда, тот своей судьбы даже на ближайшие часы не знал. Иначе рванул бы подальше со всех ног…
На свою беду этот рецидивист заглянул в развалины, попавшиеся ему на пути. Там его и повязали. Одного из пятерых. Он, как потом выяснилось — главарь и инициатор побега, и отправился на поиски еды и на разведку.
На вопрос «где остальные?» мужик ответил длинным плевком через нижнюю губу, еще более длинной тирадой изощренного мата и презрительной улыбкой. Малый не догадывался, кого злит.
На этот раз планировал Шукис. Связанного бандита оставили в небольшой комнате, в окно которой как раз палило солнце, и тот просидел там, привязанный к какой-то ржавой железяке, крепко вделанной в стену, не меньше пары часов. Потом в комнату вошел Эмиль.
Между прочим, у него уже тогда было плохо со зрением, и он требовал, чтобы никто из нас не вздумал «заложить» его. Мама Шукиса прислала ему очки с неболыпи-ми круглыми стеклами в металлической оправе, и Элик всегда носил их в кожаном кошельке, специально для того купленном.
В общем, он зашел в комнату, надев очки, и начал «косить» под допрос. Бандит, конечно, знал, что в милиции работают не ангелы и что, не отвечая на вопросы, он всех злит, и к побоям был готов. Не готов он был к другому.
Минут через пятнадцать, как и велел Шукис, в комнате появился Анзор Поликаниди.
Старшина Иванов утверждал, что Поликаниди не следует выдавать теплое белье, потому что он, как формулировал старшина, греется шерстью, которую сам же и выращивает.
Папа Поликаниди был понтийским греком, мама — грузинкой. Они познакомились в поезде по пути из Москвы, где оба учились, в Тбилиси, откуда оба должны были поехать в свои поселки. Будущий папа Поли на протяжении всего пути пытался ухаживать за его будущей мамой, но безуспешно.
Рассказывая об этом сыну, папа говорил:
— Она очень вредная была, твоя мама.
На вопрос сына «а сейчас?», подумав, ответил:
— Потом изменилась в лучшую сторону. Под моим влиянием.
Поля прожил семь лет в Грузии, у дедушек и бабушек, которые никак не могли понять: зачем мальчику ехать в какую-то Москву, где не растут ни абрикосы, ни виноград, вообще, слушай, ничего, кроме картошки!
Родители, которые после учебы все-таки остались в Москве, конечно, и слышать ничего не хотели, и Поля приехал в столицу нашей Родины, где и прожил последующие годы, вплоть до призыва.
Несмотря на то, что числился он москвичом, акцент из Анзора не потерял, и, если надо, мог сойти за самого настоящего «кавказца».
Когда обнаженный до пояса мохнатый Поля вошел в комнату, он сразу же устремил свой взгляд на бандита и глядел неотрывно.
— А Дрын где? — в полном соответствии со сценарием спросил Шукис.
— Сейчас принесет камеру. Кино снимем. На память, — пояснил Поля.
Потом, будто только что сообразил, подошел в дверному проему и крикнул в пустоту:
— Нож еще захвати!
— Нож-то зачем? — будничным тоном поинтересовался Шукис.
— Ты думаэшь, он дать штаны снять? — с сомнением произнес Поля. — Рэзать придется. Сзади.
И показал — где.
Потом повернулся к зеку и пояснил почти с извинением:
— Дарагой, пять дней женщины не было, понимаешь!
Ну, в общем, бандит рассказал все: где, кто и как его ждет.
Конечно, «на дело» отправился Корса. Остальные страховали, но им делать почти ничего и не пришлось. Так, по мелочам.
Милиция после этого с почестями усадила их в купе международного поезда, но РДГ в том купе доехала только до ближайшей станции. Как и положено. Оттуда на перекладных добиралась до какого-то полустанка, чтобы забраться на проходящий товарняк.
Демобилизовали их в ноябре восемьдесят девятого, но время от времени собирали вместе на несколько дней.
Последний раз такое случилось весной девяносто первого. Задание было трудное, но прошло блестяще.
Корсаков вернулся в редакцию, а спустя несколько месяцев, в начале сентября его вызвали в областной КГБ, и серьезный майор, положив перед Игорем лист бумаги, на котором были перечислены четыре фамилии «Андронов, Беккер, Поликаниди, Шукис», сказал:
— Мне поручено передать вам просьбу: сделайте все, чтобы ни с кем из этих людей не встречаться.
— А?.. — открыл было рот Корсаков.
— А их предупредят о том же самом другие.
Именно поэтому появление Шукиса в палате стало для
Корсакова полной неожиданностью.
Шукис между тем вел себя крайне нахально, а с главврачом — даже свысока. Говорил он с легким акцентом, то и дело вставляя в свою речь английские слова.
Беззастенчиво осматривая рану, тыкая пальцами вокруг нее, он говорил о какой-то конференции, откуда только что возвратился.
— Я потому, собственно, и оказался у вас, — пояснил он, глядя Корсакову прямо в глаза, очень серьезно — как иногда в прежние времена.
Потом он снова повернулся к главврачу, повествуя о каком-то профессоре из Франции, который уже давно и скальпеля-то в руках не держал.
— Ну, — вмешался в монолог Эмика главврач, — его руки сейчас заняты совсем другим, если вы заметили.
Эмик уставился на него и проговорил:
— Эта его ассистентка? Не может быть! Ему за семьдесят, а ей — не больше двадцати!
