Он уже повернулся, собираясь уйти, но Эмилия его удержала:
— Погоди! Чуть не забыла. На следующий день после гибели Флавии к тебе заходил какой-то раб, принес послание.
Порывшись в деревянной шкатулочке, служанка вытащила оттуда маленький свиток папируса, обвязанный алой шелковой лентой и запечатанный зеленым воском. Калликст, хоть и не знал, откуда печать, сразу понял, что отправитель — некто высокопоставленный: даже Фуск не обвязывает своих посланий шелковой лентой.
И он развернул папирус.
Ты меня никогда не простишь? Я сознаю, что все выглядит так, будто я виновата, видимость меня изобличает, однако я тебе клянусь, что на самом деле все иначе. Мне необходимо тебя увидеть.
Марсия.
Калликст несколько раз перечитал эти строки, словно не мог сразу постигнуть их смысл. Марсия... Две недели напролет он проклинал ее. Две недели у него перед глазами стояла эта высокомерная, надежно защищенная от всех невзгод красавица, неотделимая от другого образа — от Флавии, терзаемой дикими зверями.
Она говорила: «Я сделаю все, что в моей власти, чтобы добиться ее освобождения».
Можно ли представить, чтобы второе лицо Империи не имело такой власти?
Если бы она не поддержала в нем надежду, он, может быть, нашел бы другое средство, чтобы освободить Флавию. Что бы там ни было, тюремщики никогда не отличались стойкостью перед корыстным соблазном, а у него в руках капиталы Карпофора.
Он медленно направился к свече, нежным сиянием озаряющей каморку Карвилия, и поднес свиток к пламени. Когда от него не осталось уже ничего, кроме кучки пепла, он повернулся к служанке и спокойно сказал:
— Ответа не будет.
Палящее солнце изливало поток своих жестоких лучей на кровлю доходного дома, стоящего на морском берегу. Калликст с Карпофором только что прибыли — отсюда уже был виден порт Остии.
Проехав по главной улице, они миновали сады, расположенные слева на холме и нависающие над храмом Юпитера. Оставили позади термы Семи Мудрецов, потом въехали на пристань, что неподалеку от форума Всех Сословий.
Вдоль ограды храма, отказавшегося платить аннону — годовой налог с урожая, — тянулась длинная вереница лавок, их было десятков шесть, с порожками, украшенными черной мозаикой на белом фоне. Каждая лавка служила приютом какому-либо одному, вполне определенному ремеслу: в одной вас встречал торговец деревянными поделками, в другой канатчик, здесь обосновались весовщики зерна, там скорняки.
Кирена, Александрия, Сирт, Карфаген. Названия мест, откуда прибыл каждый арматор, выбитые на деревянных перекрытиях, звучали, словно зов вольных просторов.
На причалах стоял непрерывный гул восклицаний, там все время приходили и уходили, толпясь в тесноте среди мелькания пятен света и тени, носильщики, моряки, торговцы, женщины и дети. И самые разнообразные шумы, от звяканья монет на прилавках менял до кантилены сукновалов, топчущих ногами в чанах, полных мочи или поташа, тоги, нуждающиеся в стирке, или грубую шерсть, которую следует очистить от остатков жира. И воздух, наполненный запахом пряностей, привезенных с самого края земли. При виде этого зрелища, которое однако же было для него привычным, Калликст почувствовал, что его мутит. С того дня в Большом цирке он больше не мог переносить толчеи и тесноты людских толп.
— Что такое? — насторожился сенатор, заметив внезапную бледность своего раба. — Тебе дурно?
— Пустяки. Наверное, все дело в жаре.
— Насчет жары ты нрав. Похоже, кто-то распахнул врата ада.
Чтобы подчеркнуть основательность своего замечания, Карпофор ожесточенно утер пот, крупными каплями стекающий по его наголо обритому черепу.
Вскоре после этого они остановились перед входом в термополию, откуда тянуло густым запахом гарума и жареной рыбы. Вошли, заказали прохладительные напитки.
Карпофор изучающе разглядывал своего раба.
— Ну, — спросил, — это, стало быть, решено? Ты собираешься сохранить эту бороду?
Калликст провел ладонью по своей заросшей щеке:
— Думаю, да.
— Для тебя не будет новостью, если я скажу, что у греков принято отпускать бороду в знак траура?
Хозяин положительно становится не в меру назойливым, подумал Калликст. А вслух обронил, увиливая от прямого ответа:
— Я не грек.
— Когда я вспоминаю этот случай с мастерицей причесок, я говорю себе, что по сути, пожалуй, нет худа без добра: теперь тебе не нужно копить деньги еще и на ее освобождение.
Фракиец скрипнул зубами. Знал бы хозяин, к каким ужасным для него последствиям приведет подобная болтовня!
— Разумеется, первую юношескую любовь ничто не заменит, но...
— Между мною и Флавией не было ничего, кроме дружбы и братской нежности!
— Ну да, ну да... Однако уверяю тебя: очень скоро ты поймешь, что жизнь сильнее всех невзгод.
Он осушил свой кубок и дал знак, что пора двигаться дальше.
— Кстати, чуть не забыл: Маллия больше не будет преследовать тебя своими домогательствами.
Покосился на озадаченную физиономию своего раба и объяснил:
— Она выходит замуж за Дидия Юлиана-младшего и уже сегодня покидает мое поместье. Значит, ты сможешь в полной мере посвятить себя управлению моими финансами. Больше тебя никто беспокоить не станет.
— Но если так...
— Что же ты? Договаривай!
— Если Маллия выходит за сына сенатора Юлиана, это должно означать, что последний снова в милости у императора?
— С удовольствием замечаю, что твой ум обрел прежнюю гибкость. Да, по всей видимости, Юлиан-отец в самые ближайшие недели вновь обоснуется на брегах Тибра и украсит собой форум. И, что никак не менее важно, в сентябрьские иды ты сможешь пополнить нашу кассу теми двадцатью талантами, которые отныне задолжал нам его отпрыск.
Между тем они уже оказались в самой гуще портовой суеты. Перед глазами у них покачивались на волнах тяжелогрузы, эти осанистые корабли с кормой, выгнутой, как лебединая шея, бороздящие Маре Нострум[37] во всех мыслимых направлениях, на фоне небесной лазури трапециевидные паруса, казалось, темнели заплатами из сурового полотна.
— Клянусь Венерой, до чего ж хороша! — вскричал Карпофор, указывая на «Изиду». Судно это и впрямь, без сомнения, но мощности, быстроходности, да и по части удобства для перевозки всевозможных грузов превосходило весь торговый флот.
Похвала была заслуженной: «Изида», даже когда она маячила, как теперь, вдали, выглядела самым импозантным из кораблей, стоявших на рейде Остии.
Тут они заметили капитана, он приближался, еще издали посредством жестикуляции выражая глубочайшее почтение.
