Надежды на освобождение, пробужденные в нем Карпофором, ныне представлялись довольно гадательными: в Империи со времени войн Марка Аврелия свирепствовал кризис, притом сложный, проявляющийся в самых различных формах. На востоке парфяне опустошили гигантские территории. В Дакии, в Паннонии дела обстояли не лучше, так же, как в Иллирии и Фракии — там учинили разор варвары и банды Матерна. К тому же после чумной эпидемии сильно поубавилось земледельцев. Нехватка продуктов повлекла за собой удорожание жизни, обрекая беднейшую часть населения на полную нищету. Коммод пытался бороться с этой напастью, установив твердые цены, превышать которые запрещалось, но эта мера оказалась не слишком действенной.
К тому же такое положение задевало и собственные интересы императора. Налоговые поступления значительно понизились. Отчасти он это компенсировал путем национализации таможни, тем самым, лишив фермерские сообщества, а стало быть, и дельцов вроде Карпофора весьма существенного прибытка. И, наконец, он только что принял решение уменьшить процент ссуд, что чрезвычайно облегчит участь должников, но заимодавцев поставит в досадное положение. Как при таких условиях честно заработать свой выкуп?
Внезапно голос Марка вывел его из задумчивости:
— Как погляжу, мои истории тебя больше не занимают?
— Совсем наоборот. Я увлекся твоим рассказом — сам отправился попутешествовать.
Придя в восторг от такого ответа, капитан впал в очередной приступ смеха.
— Когда ты снова должен будешь выйти в море? — небрежно осведомился Калликст.
— Понятия не имею. Наверное, ближе к сентябрьским идам.
Наперекор волевым усилиям Калликст почувствовал, как громко заколотилось сердце у него в груди — у него даже появилась уверенность, что Марк слышит этот лихорадочный стук.
Боги были на его стороне. Сентябрьские иды — то самое время, когда он должен получить от Дидия Юлиана двадцать талантов. Тут его охватил страх, да какой! Двери откроются, но осмелится ли он переступить порог? Это тем опаснее, что на таком пути что ни шаг, то подвох. Юлиан-младший может куда-нибудь запропаститься или просто не располагать требуемой суммой к назначенной дате, а потому испросить у Карпофора основательную отсрочку. Но самая головоломная задача — уломать Марка позволить ему отплыть на борту «Изиды».
— Скажи-ка, Марк... Только что, когда ты поверял мне свое желание покончить со странствиями и приобрести клочок земли, ты говорил серьезно? Или у тебя просто возникает порой такое душевное состояние?
— Послушай, малыш, и запомни: у Кая Семпрония Марка никогда не бывает душевных состояний! Душевные состояния — это для слизняков да девочек-весталок, они ни к чему мужчине моего закала.
— Тем лучше. Ну так вот: когда ты говорил, что хочешь накопить деньжат, чтобы выйти в отставку, какую сумму ты имел в виду?
Марк быстро прикинул:
— Скажем, сто пятьдесят — двести тысяч сестерциев.
Калликст произвел мгновенный расчет: один талант — это двенадцать тысяч пятьсот сестерциев... Когда он расплатится с Марком, у него останется еще около пятидесяти тысяч сестерциев для собственных нужд.
— А если я достану тебе эту сумму?
Капитан вытаращил глаза. Потом, откинув голову назад, разразился таким взрывом хохота, что посетители трактира и прохожие стали оглядываться на него.
— Мой бедный Калликст, тебе опасно пить, вино на тебя слишком сильно действует. Двести тысяч сестерциев? Но у тебя же нет ни единого асса!
Он опустошил свой кувшинчик и схватил Калликста за локоть:
— Ну, вставай, пошли. Я прямо слышу, как у тебя в голове мозги бултыхаются.
Калликст даже не шелохнулся.
— Я совершенно серьезен, Марк. Ты получишь эти деньги. Клянусь тебе в том именем Загрея!
— Что ты плетешь? Где собираешься откопать подобное богатство?
— Просто учти, что я могу раздобыть его.
Заметно выбитый из колеи, Марк даже пошатнулся, ему пришлось уцепиться за край стойки.
— Посмотри мне в глаза, — выговорил он, надвигаясь на фракийца и тяжко дыша ему в лицо, — ты не забавляешься, в игрушки со мной не играешь, а? До тебя доходит, что я давно вышел из этого возраста?
Воцарилось молчание. Капитан словно бы пытался взвесить, оцепить, увидеть насквозь своего собеседника. Наконец он снова заговорил:
— Так и быть. Рассмотрим предложение с другой стороны... Не станешь же ты, однако, уверять меня, будто нынче утром, продрав глаза, ты сказал себе: «Люблю я Марка, уж больно мне по душе этот старый бурдюк, приятно было бы подарить ему несколько десятков тысяч сестерциев!» Ну и, значит, хватит болтать попусту, выкладывай: что кроется за такой неожиданной щедростью?
— Мне нужна твоя помощь.
— То-то же. И чего же ты хочешь?
— Отплыть с тобой на «Изиде», когда она в следующий раз отправится в Александрию.
— Теперь ясно: Вакх все-таки отравил твой разум. Отплыть на «Изиде»? Да ты подумай о последствиях! Начнем с того, что наш дорогой Карпофор доставит себе удовольствие, вздернув тебя на дыбе у подножия Капитолия. А там уж налетят стервятники, расклюют твой больной мозг. Но это не все, есть ведь еще я. В лучшем случае я закончу свою жизнь галерником между Тиром и Фалерами, буду там мыкаться до тех пор, пока Средиземное море не превратится в купальный бассейн для патрицианки в течке. И это, малыш, не что иное, как самый жизнерадостный взгляд на вещи!
— Карпофор ничего не узнает. С какой стати ему связывать мое исчезновение именно с тобой?
— С какой стати? Да просто потому, что в этом городишке все происходит у всех на глазах, а милосердная душа, которая на нас донесет, всегда найдется. Это сделает кто угодно, любой случайно увидевший, как ты всходишь на борт.
— Увидят, если я это сделаю днем. А ночью?
— Допустим. Но куда ты спрячешься во время плавания?
— Я об этом думал. Схоронюсь в трюме. Я носа оттуда не высуну до самой Александрии.
— Ну, ты совсем спятил! Десять — двадцать дней проторчать в трюме?
— Возможно, я и спятил, но у тебя-то, Марк, с головой все в порядке. Ты не дойдешь до такого безумия, чтобы отказаться от двухсот тысяч сестерциев.
Марк нервно потер свой вспотевший лоб:
— Знаешь что, Калликст? Ты меня утомил. Теперь вот и жажда из-за тебя одолевает.
Он потребовал себе еще кувшинчик белого и, посопев, опять с упреком проворчал:
— Да уж. Устал я от тебя.
— Умоляю тебя, соглашайся! Я вправду с ума сойду, если останусь в Риме. Мне необходимо уехать, иначе я покончу счеты с жизнью.
— Ты этот шантаж прекрати! Ненавижу такие штучки!
— Однако же это правда. Я здесь задыхаюсь!
— Насколько мне известно, ты занимаешь привилегированное положение, тебе не надо проводить свои ночи в эргастуле...
