Рядом сидящая девушка — из «старушек», сказала:
— Меня зовут Ксения. Хочу спросить, а если у кого есть брат, или молодой человек, и он без работы, можно и ему здесь устроиться?
— Да, можно, но это в том случае, если он нам покажется надежным и порядочным парнем.
Заговорила другая «старушка»:
— Меня зовут Таня, хотела бы знать: что надо понимать под словами «надежный» и «порядочный»?
— У нас будет «сухой» закон. Согласятся ли они на абсолютную трезвость?.. Каждый пройдет медицинскую комиссию. Если чем болен, пошлем на лечение.
Вопросов больше не было, и Катя, обращаясь к трем «старушкам», сказала:
— У казаков раньше были сотские атаманы, мы тоже разобьем наших казачек на сотни и каждая из вас составит список, кто и где хочет работать. Через три дня вы мне такие списки представите.
Обратилась к Машеньке:
— Хочешь быть у меня секретарем?
— И у меня тоже! — раздался за спиной голос Петрунина.
Катя повернулась к нему. Он принял стойку смирно, доложил:
— Купля–продажа свершилась. Нужны еще кое–какие формальности, выписать корейцу денежный чек, и лагерь «Колокольчик» будет вашей личной собственностью. Прошу назначить меня генеральным директором, а эту юную мадам, — он указал на Машу, — моим заместителем. И он раскатисто, сверкнув белизной нетронутых кариесом зубов, засмеялся.
— А что, эта твоя мысль мне нравится; завтра же примешь хозяйство, но, конечно, останешься и моим адвокатом. Только вот что… — она оглядела повстававших со своих мест и волнующихся словно пчелиный улей девчат, сказала: — Нельзя ведь тебя… пускать в этот огород.
— В какой огород?
— А тут в лагере будут эти девушки работать.
— Так это и хорошо! Мне такое общество нравится.
Катя строго на него посмотрела:
— Игорь! Хватит скоморошничать!
— Но позволь. Если все они будут в моем подчинении, так как же я должен вести себя? Не смотреть, что ли, на них! Так они же на меня и обидятся.
— Вести себя будешь, как черный монах. А не то, так сразу получишь отставку.
И Петрунин снова засмеялся. И по тому, как весело и участливо смотрела на него Маша, можно было сделать вывод, что она на него не обижалась.
— Надо бы нам в больницу — навестить Артура, — поднялась Екатерина. И взяла за локоть Марию. — Пойдем в машину. Ты со мной потом в Москву поедешь.
Петрунин было устремился в задний салон за Олегом и Машей, но Катя сказала:
— Садись со мной. Расскажешь, какие бумаги оформили, что еще от меня требуется.
— Деньги нужны, да подпись поставить, да у юриста заверим купчую. Чего же больше?..
Катя обратилась к Маше:
— Сколько тебе лет, Машенька?
— Шестнадцать… скоро будет.
— Ты школу закончила?
— В девятом классе училась.
— А мама с папой у тебя есть?
— Есть мама и три братика.
— Мама работает?
— Нет. Она дома едва управляется.
Других вопросов Катя из деликатности не задавала, но Петрунин, обернувшись к ней, спросил:
— На что же вы живете?
— Теперь вот деньги получили. Мама спрятала их, будет экономить.
Подъехали к больнице, и Катя в сопровождении Олега прошла в приемный покой. Здесь ей сообщили, что лейтенанту милиции только что сделали операцию и он еще не проснулся от наркоза. Катя позвонила главному врачу, тот приказал пропустить их.
На лифте поднялись на шестой этаж, тут их встретил главный врач и провел в палату. Сел у изголовья больного и стал легонько бить его по щеке:
— Вставай, лейтенант! Разоспался.
Артур открыл глаза и увидел майора Катю. Хотел было приподняться, но врач его удержал:
— Лежи, лежи. Шов порвется.
Артур, оглядев гостей, улыбнулся, виновато сказал:
— Пустяки! Пуля, как оса, в плечо ужалила.
Катя склонилась к нему щекой, погладила волосы. «Как они счастливы!» — подумал Олег. И черная мысль о том, что они любят друг друга, вновь поползла в голову. На этот раз она явилась не в форме догадки, а уже как уверенность и несомненная данность. Сердце в груди упало, почти замерло. Душа опустела, как сосуд, из которого выкачали воздух. Надежд не оставалось. Она гладила Артура по волосам, нежно говорила: «Слава Богу, слава Богу, что так–то, не опасно…»
Вошла сестра и сказала, что к больному пришли мама и дедушка. Катя поднялась, и они стали прощаться.
Из Сергиева Посада покатили в Москву. Был поздний вечер, город с гирляндами огней остался позади, машин на дороге встречалось мало, Катя вела машину молча, скорость держала большую. Она и всегда так: если набирает скорость, едет молча, зорко следит за дорогой. Отвлекал ее, и даже раздражал, Петрунин. Адвокат донимал Марию:
— Глупые вы, девчонки! Если уж продавать себя, так за миллионы. Вон у нас из «Зенита» футболиста купили: двести миллионов отвалили. А вы?.. Тысяча долларов! И не подумали: кавказцы–то за вас себе в карман сколько положили.
— Игорь. Отстань от Марии! Откуда ей знать, где и за сколько футболиста купили. Но вообще–то — не приставай к ней. А то высажу тебя на дороге. Пойдешь на электричку.
За него заступилась Мария:
— Вы его не браните. Он говорит не обидно, от сердца. Веселый он, а я веселых парней люблю.
— О! Слышишь, что она сказала? Любит меня. Уже полюбила! И парнем назвала. А ты в наши дела не вмешивайся. Не смыслишь ты ничего в любви, потому как тебе кроме Автандила никто из мужиков не нравится. Засохла ты в милиции, душой очерствела. Тебя за то и Старрок с Автандилом держат: не любишь ты никого и не можешь любить, потому как синий чулок ты. Погоны нацепила и уж никого не видишь вокруг себя. На что уж я парень, что твой Аполлон Бельведерский, и два года возле тебя крутился, а ты и меня не разглядела. Вобла ты сушеная!
Катя сбавила скорость. Мотор работал неслышно, и голос Петрунина звучал, как на эстраде.
— Ты балаболишь много и для любви серьезной непригодный. Девочки, они умных любят, и важных, и так, чтобы парень чем–нибудь отличался от других, — говорила Катя. — Талант какой–нибудь, — скажем, на баяне играет или школу бальных танцев окончил. А еще лучше — если изобрел что–нибудь. К такому тянется девчоночье сердце, млеет от восторга.
Катерина говорила тихо, голосом мечтательным и певучим.
А Каратаев от этих ее слов вновь обретал душевное спокойствие и уверенность. Он–то уж со своими талантами мог рассчитывать на любовь девушки, но вот только девушек–то он теперь и не видел. Час назад сидел в таком цветнике, о котором и во сне нельзя вообразить. Жадно оглядывал каждую, искал ту самую дивную красоту, за которую восточный коммивояжер деньги большие платил, но чтобы в сердце его что–нибудь шевельнулось? — Нет, никакого биения в своей груди он не услышал. В одном только укреплялся все сильнее: без Катерины нет ему жизни на земле! И надо скорее объявлять ей о своем намерении отдать ей руку и сердце. Да как это сделаешь, если нет уверенности в ответном чувстве? Ведь если она откажет, сгорит он со стыда и перенести такую катастрофу не сможет. Оставалось ему пребывать в подвешенной неопределенности и ждать момента, когда уж не будет никаких сомнений в успехе. А они, эти сомнения, накатывают точно волны Финского залива на город Петра, и конца им не видно. Впрочем, вот сейчас ветерок в его сторону подул. Катя строй своих чувств и дум выговаривает, она такой портрет своего будущего принца рисует, который больше на него похож, чем на того милицейского офицера с восточными чертами на лице.
