— Это было глупо, конечно. Я понял ошибку, как только произнес эти слова. Но я был возбужден, ты же видела.
— Если узнают, что граф Орн думал, что убивал любовника своей жены, то это послужит для него частичным оправданием, как она и говорила.
— Да какое это имеет значение? Его же все равно казнят.
— Боже мой, да неужели я не понимаю этого? Разве о нем я думаю? О тебе речь, Джон. А так это его оправдание поставят тебе в заслугу. Понимаешь?
— Понимаю, — сказал он. Потом вдруг подумал, что это оправдание будет за счет доброго имени Маргарет.
— Поедешь к регенту?
— Пожалуй. Так будет лучше, — сказал он бесцветным голосом. — Поеду.
Он встал.
— Скажу Лагийону, чтобы велел закладывать экипаж. Проходя мимо нее, он остановился и посмотрел на нее.
Он был тронут тем, как она беспокоилась за него. Он думал, что она давно уже неспособна на такое чувство. Встретив поднятый к нему навстречу взгляд, он легонько провел по ее голове пальцами.
— Бедная Катрин, — вздохнув, сказал он, — судьба славно поиграла с нами.
Она хотела ответить ему, но он вышел до того, как она нашла подходящие слова. Вернулся он поздно и нашел ее в нетерпеливом ожидании. Его взгляд сказал об его неудаче еще до того, как он заговорил.
— Напрасная попытка, — сказал он. — Я никогда не видел, чтобы Его Высочество проявлял такое упорство. Это не простое упрямство. Он едва выслушал меня. Ответ его был достойным: «В этом государстве, — сказал он, — существует один закон для дворян и другой для простолюдинов. Но в случае убийц и грабителей закон одинаков для всех». Я ему сказал тогда, что прошу снисходительности не ради Орна, а ради меня самого. Я сказал, что будут считать, что я из мести упросил Его Высочество проявить строгость. Он был крайне ироничен: «В таком случае мы будем сносить эти обвинения вместе. Вы должны быть счастливы оказаться со мной в одной компании». И это было его последнее слово.
В следующий вторник, который пришелся на страстную неделю, на Гревской площади граф Орн и полковник де Миль были подвергнуты ужасной, грубой казни, будучи заживо колесованными.
На другой день, когда регент проезжал по улицам Парижа, он был встречен криками такого восторга, какого он еще не знал.
За его строгий, без сословных различий, суд население приветствовало его как своего защитника. Говорили, ссылаясь на мать регента, что Его Высочество мог проявить мягкость к своим собственным обидчикам, но он не прощал тем, кто нанес вред его подданным.
Мистер Лоу усмехнулся, когда узнал об этом:
— Теперь он будет оправдывать свою строгость.
Однако днем позже мистер Лоу был растерян, увидев, что такие же восторги толпы вызывает и он сам. Ему стало неловко при мысли, что строгость регента приписывают его влиянию.
Вновь усмехнувшись, он сказал брату, едущему с ним рядом:
— Он говорил, что мы разделим между собой обвинения за это решение. А вместо этого мы пока разделили только овации. Но, поверь, и то, и другое одинаково отвратительно.
Когда с этой историей было покончено, Джон Лоу долго пребывал в состоянии ужасного отвращения к жизни. Неделю спустя он узнал, что Маргарет снова в Париже.
Возможно, он считал, что нанести визит на улицу Аржантей является для него простым долгом после случившегося, но нельзя не отметить, что этот долг не был для него неприятен.
На этот раз его не встретили ни привратник, ни лакей. К графине Орн его проводил ее дворецкий. Задрапированные комнаты казались нежилыми. Он был снова принят в будуаре, единственной комнате, в которой мебель была не закрыта тканями, а стояла, украшенная восточными безделушками.
Маргарет подошла к нему, прямая и стройная в своих траурных одеждах, носимых скорее как дань обстоятельствам, чем из-за самого погибшего.
— Я думала, что ты придешь, — она слабо улыбнулась ему и протянула руку.
Он наклонился и поднес ее к губам.
— Ты надеялась на это? — спросил он.
Она посмотрела на него медленным, глубоким взглядом.
— Не знаю. События так отвлекли меня, что мои чувства слегка притупились.
Они сели в разных концах комнаты.
— Я в Париже проездом, — сообщила она ему. — Остановилась, чтобы привести свои дела в порядок. Понятно, теперь я не останусь во Франции. Имя Орна здесь слишком опозорено, — помолчав, она добавила: — Во всем этом ужасном происшествии единственное утешение для меня это то, что ты избежал смерти, которую за тебя принял твой человек.
Он вздрогнул. Лицо его стало суровым.
— Леди Стэр, кажется, не теряет времени зря.
— Она приходила с утра, чтобы принести мне свои соболезнования.
— И рассказать сплетню, которая потребует принесения еще более глубоких соболезнований.
— Она сказала, что все знают, что ты убедил регента быть беспощадным к графу.
— Это было очень любезно с ее стороны. А ты ей поверила?
— Что ты убедил регента? — она улыбнулась. — Нет, я же знаю тебя, Джон.
— Спасибо тебе, Маргарет. Я чуть было не поссорился с Его Высочеством, пытаясь уговорить его проявить милосердие.
Она широко открыла свои красивые глаза.
— Этого я, признаться, не ожидала.
— Ты не поняла, — сказал он, — Я поступил так, потому что думал о твоей чести. Эта вещь, о которой тебе леди Стэр сказала, что она всем известна, будет пачкать твое имя. Боюсь, что если не принять меры и не укоротить язычок ее сиятельству, она действительно станет всем известной.
— Ты хочешь сказать, что люди скажут, что ты был моим любовником? И что подлинной целью графа Орна было убить тебя, чтобы отомстить за свою честь? Это — полуправда, но ее нетрудно будет превратить в полную правду. Впрочем, для меня это не имеет никакого значения, — сказала она равнодушным тоном. — Я уезжаю домой, в Англию.
— Ты окончательно решила?
— А ты можешь предложить мне что-то лучшее?
Он подумал, что может. Неоформившаяся до конца мысль привела его к ней. Но под ее вопросительным взглядом его сознание прояснилось и четко увидело реальное положение вещей. Он знал, что она не могла остаться во Франции. Он понимал, что она теперь свободна и, как он чувствовал, одинока и беззащитна. Сам же он испытывал теперь чувство глубокого отвращения ко всей своей прежней деятельности и ради нее готов был бросить все, что он создал своим трудом.
И появилась робкая мысль, что ведь они могли бы уехать вместе куда-нибудь в Италию, Испанию или Голландию и там сделать попытку начать жизнь с начала. Но ее понимающие глаза сказали ему все то, чего он не учитывал в своих отрывочных и нечетких раздумьях, и сделали ясным, что она уже все обдумала и твердо поняла, что выхода у них нет. Их обстоятельства со смертью Орна нисколько не изменились, как это могло бы показаться на первый взгляд, а если уж и изменились, то только в том, что возникло новое препятствие.
