— Это мой старый друг Бэк Хаммаршельд. Отличный парень, джентльмены, только много воображает о себе. Ручаюсь, это у него со временем пройдет, когда мы ему покажем широкий мир. Как тебе нравится сервировка, Бэк? Мы к ней привыкли, Бэк: ни к чему так быстро не привыкаешь, как к роскоши. Но и платим мы за нее щедро, не так ли, Блэквуд?
Мистер Блэквуд важно на это ответствовал:
— Сегодня предался я сладостным и весьма чувствительным размышлениям о спасителе нашем Иисусе Христе.
Все посмотрели на него с удивлением.
— Его личность, происхождение, связи, положение в обществе, наконец, дом не вызывают во мне сомнений. Так почему я до сих пор не вступил с ним в деловые отношения?
Мсье Шарль сказал:
— Уж лучше вступи в сделку с дьяволом, Джек. По крайней мере, обе стороны хорошо знают друг друга, ха-ха-ха!
— Молчи, суеверный католик, — с достоинством возразил мистер Блэквуд. — Не твоим нечистым устам осквернять высокие чувства моей общности с Христом!
После этой небольшой пикировки все трое мирно принялись рассуждать о делах своей профессии. Сперва — о собственной базе на каком-то острове Санта-Каталина, потом — о пристанищах турецких и французских пиратов, островах Мадейра и Сент-Кристофер. О том, что французские корсары прочно обосновались на Мартинике, Мари-Галант, за англичанами же пока остаются Барбадос, Невис и Тортуга, но есть опасность, что и Тортугу захапают французы. О том, что на Эспаньоле появились какие-то «береговые братья», буканьеры [147] или флибустьеры [148], черт их разберет, и как прискорбно, что в благородную профессию суются всякие недоучки и дилетанты. Прозвучали славные имена Франсуа Леклерка, Томаса Баскервилля, Джона Гоукинса. Упомянули Пита Хейна [149], который водил эскадру из тридцати судов и вообще был бы свойский парень, не будь он, к несчастью, голландцем. Слушать их было интересно. Должно быть, польщенные моим вниманием, они переключились на деловые операции, отдавая, впрочем, должное еде и вину.
— Похищение и продажа детей в колонии — дело, не угодное Христу, — заметил мистер Блэквуд. — Ибо, сколько я замечаю, прибыль от этого грошовая.
— Кошениль выгодней, — согласился мсье ле Комб. — Это такие насекомые, мсье Бэк, из которых добывают очаровательную красную краску. Когда мы захватили испанскую галеассу…
В это время явилась Алиса — в шикарном платье с голыми плечами, свежая, благоухающая, причесанная, я бы сказал, с порочной изысканностью. Вообразите, что я испытал, когда оба джентльмена вытаращили на нее глаза.
— Ручку, мисс Лайнфорт! — вскочив, расшаркался ле Комб. — Какой подарок, нет, скажу сильней: какая улыбка фортуны!
Алиса, опустив глаза, тишайшим образом села под эти дифирамбы на место, но не поручусь, что ей не было лестно это греховное внимание. Вошел Крис Холкомб, мрачный, как камни утеса, сел рядом с Алисой и принялся жевать с такой сосредоточенной злостью, точно телятина была останками леди Лайнфорт под красным соусом. Сэр Томас ел мало и время от времени оглушительно чихал в салфетку. Пока сестру занимали разговорами, он прицепился ко мне.
— Мы с тобой скоро поймем друг друга, да, Бэк? — гнусавил он мне в лицо. — Ничего, что ты когда-то задирал передо мной нос. Я это давно забыл. Хочу тебе рассказать, как жили Лайнфорты прежде. Я знаю, тебя пленяют такие рассказы… апчхи! Вот подлость какая! Здорово я простудился, будь проклят этот климат!
Он то сморкался, то бубнил сонным, тусклым голосом, и чувствовалось, что ему, в сущности, ни капельки это не нужно, а надо как-то убить время.
— Ты видишь здесь хорошие вещички, Бэк. Такие же и еще в десять раз лучше были у Лайнфортов в давние времена. Ты не представляешь, как мы жили. Я был совсем малютка, но помню: каминные щипцы — и те из серебра! Питье, само собой, подавали в золотых чашах. Три были кареты, Бэк, одна на четырнадцать мест, каждый день развозили гостей. Две-три бутылки мальвазии, Канарское, кларет в нашем ежедневном меню… Апчхи! Да что это такое! Еще помрешь от этой дряни!
Алису меж тем осаждали любезностями, что было уж просто невыносимо, и бес подтолкнул меня сказать:
— Вы и сейчас едите и пьете на золоте и серебре, сэр. Не вижу только, что это помогает вам от насморка.
Его мутный глаз подозрительно покосился на меня. Крис фыркнул. Сэр Томас наклонился ко мне и доверительно спросил:
— А за борт не хочешь? Между прочим, там видели акул.
— Нет, сэр, — сказал я с глубоким убеждением.
— А покачаться на рее в петле? Этак немножко, до посинения… Тоже нет? Тогда можешь считать себя членом экипажа. Джентльмены, я прилягу, мне нездоровится. Налей мне кофе с ликером, Алиса, и подай вон ту коробочку. Благодарю, ты очень мила. Этот белый порошок — единственное, что помогает мне уснуть. Теперь вернись к джентльменам и будь умницей.
Он улегся в нише за занавеской, и никто больше не обращал на него внимания. Мы остались впятером. Крис, вливая в себя стакан за стаканом, оглядывал своих соседей пристальным оценивающим взглядом, и я сильно опасался, что он прикидывает, как бы начать драку. У джентльменов имелись пистолеты, кроме того, шум мог бы разбудить сэра Томаса с его хорошо известным умением швыряться ножами. Я посмотрел на Алису — она вела себя просто отвратительно: хихикала, строила глазки, мило улыбалась, разносила кофе… Не смог я всего этого перенести, с шумом отодвинул стул и вышел на палубу.
В камбузе светился огонек. Я заглянул туда: у плиты пристроился весь забинтованный кок-швед и что-то уплетал прямо из кастрюли, а Дик развалился на дровах и дремал. Я подошел к борту. Ночь была светлая, благоухающая, и так тянуло туда, в дремучую лесную темень, что я едва удержался от прыжка за борт. Что меня остановило? Не мысль о дальнобойном ружье, которое мне показывал француз, не акулы, а какая-то сковывающая тоска от мысли, что Алиса останется здесь, в обществе любезного ле Комба.
Храбрым человек бывает тогда, когда оставаться трусом значительно опаснее.
Изречения Питера Джойса
Прошло пять дней — время, протяженностью равное месяцу. Крис каждый день напивался до бесчувствия и нудно тянул бостонскую песенку: «Люди тресковые — все бестолковые: головы чешут хребтиной тресковою».
Он был того мнения, что удрать от команды «Стрелы» — штука нехитрая, если бы не кеч. Его кеч, небольшое рыбацкое суденышко с одной мачтой, был принайтовлен к корме люгера; в любую минуту его можно было пустить ко дну ядром «Голубой стрелы», а расставаться с кечем было выше сил Холкомба. С Алисой я больше не общался и сторонился ее. А она? Ничего. Как есть ничего. Ну да, конечно, — роскошь, удобства… О боже, каким я чувствовал себя несчастным!
