*
Море все слышало. Море было свидетелем всему. Как сложно бывает утаить секрет от людского уха, глаза и ума, чего уж говорить о существе такого порядка? Шепот волн стих. Наступил штиль. Есть слова необыкновенной силы, и слово «предатель» – как раз одно из таких. Стоит лишь обличить его в звук, стоит лишь воздуху содрогнуться в определенном колебании – и он наполняется невидимым удушливым газом, сводящим с ума. Противоядие, разумеется, существует, но требует мужественности, ибо принятие его может быть еще мучительнее, чем уютное, тянущее на мягкое илистое дно неведение. Как только чьи-то уста произносят «предатель», создается особая связь меж обвиняемым и обвинителем, они садятся за стол, и зачастую главная ставка – жизнь.
И хоть Финтан не сидел за одним столом с капитаном, Джонни и Томасом, его отсутствие было едва ли не более выразительным. Мрачнее всех был Френсис. Он сидел, сложив руки в замок. Он не допустил ни к приготовлению пищи, ни к напиткам никого, кроме Джонни, в котором был уверен, как в самом себе, и Томаса, в котором был уверен и того больше.
Беседа возникла сама собой, как возникает всякий раз, когда люди невольно породняются заточением. Так или иначе, они заговорили друг с другом: о деле, об испанцах и португальцах, о terra incognita, о настрое команды, о том, что на «Мэриголде» появляются первые признаки цинги. Неважно, о чем говорили за этой трапезой, никакое слово не звучало столь же значимо, как слово «предатель».
Мысли Френсиса занимало лишь одно это слово. Он отвечал односложно и сухо. Джонни не понимал, в чем дело, оттого не лез в расспросы и старался попросту говорить о погоде, о воле семи ветров, о том, не сильно ли отклонились от курса. Томас же как будто не замечал никакой тени, омрачающей застолье. Его доклад был так же полон, строен и спокоен, как и всякий раз, когда он представал перед капитаном.
Френсис боялся есть и пить. Каждый раз, когда он смотрел на вино, как будто бы видел в отражении красноволосого демона, сутулого, закутанного в черное рванье, а глаза вглядываются и застывают, как неживые. Незримый гость сидел прямо напротив. Он-то веселился за всех троих, ел и пил, не зная меры, а когда уже в горло ничего не лезло, подманивал собаку, обвязывая прочной нитью несколько раз кусочек мяса.
– С меня довольно, – сказал капитан, видимо, давая понять, что уже насытился.
Однако, вопреки сказанному, именно с того момента Френсис стал пить, сомкнув кубки и с Томасом, и с Джонни. Они пили одно и то же вино, ели один и тот же хлеб и не говорили никаких слов, которые бы разделили жизнь на до и после.
И вот ночь прошла. Френсис думал наведаться к Флэтчеру, священнику, что был на корабле, но что было толку? Сколько боли приносит исповедь? Прямо сейчас она не принесла ничего, кроме боли, неизлечимой раны. Если однажды познать ту боль, которую причиняет предательство одинокому беспокойному сердцу, язык не повернется возжелать такой боли даже заклятому врагу. Френсис был в отчаянии, он погружался в его тяжелые воды, в беспросветный мрак, пока не наступил следующий день, а за ним еще.
Казалось, уже никакие сильные слова не сокрушат воздух, но наступило первое июля 1578 года, когда первый возглас «земля!» был сразу же подхвачен другими, и вскоре ликовал весь «Пеликан», а затем и прочие корабли.
Капитан потребовал к себе Диего, и черноглазый слуга явился.
– Завтра в полдень спустись в трюм, – приказал капитан. – Задуши Рыжего Лиса и сбрось тело за борт.
Диего кивнул.
– Иди, – молвил капитан и в тот же день переменил свое решение.
Он сам спустился в трюм. Дрейк жестом отозвал стражу наверх, и офицеры, не имевшие никакого желания томиться в трюме, были в восторге ухватиться хотя бы глазами за далекий клочок земли.
Капитан стоял прямо, заложив руки за спину. Отвращение переполняло его от вида жалкого существа, которое за несколько дней стало походить на тень больше обычного. То, что Шеймуса кормят скверно, капитан знал, что не кормят вовсе – смутно догадывался. Мышки мисс Норрейс доносили, что гордость в заточении стоит Шеймусу слишком дорого, еда, и без того пустая, эта водянистая похлебка, не доходит до заключенного.
И все же Рыжий Лис нашел в себе силы шевельнуться, когда заметил капитана пред собой.
– Я отдал приказ убить тебя, – произнес Френсис.
– А хватит сил самому перерезать мне горло? Обезглавить, показать мою отрубленную голову моей семье? – спросил Шеймус.
Дрейк свел брови, хмуро вглядываясь в существо, в котором очень общо и очень смутно угадывались человеческие черты. По лицу Рыжего Лиса медленно расплывалась жуткая улыбка – ослабевшие десны кровоточили.
– Кто? – спросил Финтан.
* * *
– Теперь, когда мы узнали друг друга поближе, перейдем к делу? – спросил Михель.
Рыжий Лис прищурился, опустив подбородок к шее. То, как Михель поступил с соратником, обнажило остов настоящего чудовища, как проступают ребра от глубокого вздоха.
– Тебе это понравится, – довольно усмехнулся Михель, махнув пистолетом.
Расстояние оставляло преимущество за Ландсбергом. У Финтана был при себе лишь нож, и сократить дистанцию он никак не мог. Рассчитывать на осечку или удачу, конечно, хотелось, но какой-то жестокий холодный голос призывал Финтана быть осторожнее.
– Услужи-ка мне, лисеныш, – сказал Михель.
– Чем же это я могу услужить вам? – спросил Финтан. – Послушать Дрейка, так вы заклинаете сам океан.
Михель самодовольно усмехнулся.
– Магеллана убил не океан, а люди, – ответил Ландсберг.
Тишину изредка разбивал хрип. Мерзкое хлюпанье умирающего гнусно и надоедливо чавкало, мешаясь с тихим прибоем и редким криком птиц. Финтан перевел дыхание, чувствуя, как на руках выступает холодный пот. Нож и без того не был надежным оружием, а уж что говорить, как скверно оно сыграет в мокрой ладони.
– Не томите, – просил Финтан.
– Убери-ка эту серую вошь, уже сил нет, – попросил Михель.
– Вы о ком? – спросил Рыжий Лис, и его взгляд невольно опустился на истекающее кровью тело.
В сердце вспыхнуло ярое желание прервать этот гнусный шум. Даже что-то шевельнулось сродни милосердию, ведь раз на такое жалкое зрелище до тошнотворного не хотелось смотреть, стало быть, умирающему и того хуже. Рыжего раздражала эта живучесть и что вошь так долго подыхает.
– Серую вошь? – переспросил Финтан, не замечая, каким презрением исказилось его лицо.
– Томми, – кивнул Михель.
Лицо Финтана тут же преобразилось.
– Я же говорил, тебе это понравится, гаденыш! – радостно цокнул Ландсберг. – Поверь, голубчик, тебе не встать на юте, пока у Фанни на плече сидит этот
