— Сказывай, парий, по какой нужде к нам явился, — говорит с распевом, и голос притомленный, однако требовательный, словно спрос учинять пришел.
Головин распрямился, плечи расправил.
— Ты кто таков, чтоб сказ мой слушать?
— Сего промысла владелец, — отвечает с достоинством и неким недовольством. — Здесь мои веши, храмы и прах дедов. — И осмотрелся по-хозяйски, словно показывая свои владения.
— Стало быть, ты югагир?
— Чуван племени Юга-Гир.
— Добро, — безрадостно обронил Ивашка. — Чувонцев я и искал… Мне ваш князь нужен, Оскол Распута. К нему пришел.
Хозяин заимки подозрительно глаз прищурил:
— Зван князем или по своему хотенью?
Раскрываться перед ним у Головина не было никакого желания, да и что ему сказать? Вроде бы зван, коль невесту вез, а вроде и нет…
— Царем Петром Алексеевичем послан, — сказал он. — С поручением.
Югагир и вовсе насторожился, глядел теперь пытливо, словно прощупывал своим пристрастным взором.
— Не лжешь ли ты, парий?.. Царь Петр сгинул более года тому.
— Верно… И все сие время я к вам ехал. Дабы его посмертную волю исполнить.
— Какова же воля царская?
— А какова, скажу князю Осколу, — отрезал Ивашка. — Первому встречному говорить не намерен. Поди к нему и скажи, я с дядей его, Тренкой, из самой Вологды шел.
При упоминании имени слепого югагира хозяин заимки скрыть своего подозрительского любопытства не мог.
— Тренка и ныне с тобой? — И на избу глянул.
— Был бы со мной, у нас и разговор иной сладился… Упокоился он еще близ устья Енисея. И мне ныне ваш князь нужен.
Сказал Иван так и узрел, что чувонец ни единому слову его не внял: должно быть, по природе был он человеком открытым, без заднего ума, и мыслей своих прятать не умел, да жизнь заставила…
— Сказать можно всякое, — говорит. — Токмо ныне мы ни единому слову не верим. Тем паче государевым мужем сказанному.
— А Тренка мне доверял, — признался Ивашка. — Я у него заместо глаз был.
— Оттого и сгинул, что доверялся посланникам царским…
— Довольно тары-бары разводить! Подавай мне Оскола, и дело с концом!
— Не знавался я с князем, — стал увиливать чувонец. — Ловлей промышляю, ясак плачу, обиды ни на кого не держу и далее удела своего не бывал. Саха воевать пришли, согнали…
Хитрил, ибо взор отводил, будто брошенную свою заимку осматривал.
— Ужель даже не слышал, где ныне Оскол Распута?
— Неведомо мне, — явно лукавя, сказал он. — Нечем тебе, парий, подсобить…
— Сыщи, кому ведомо, — разозлился Головин. — Должен был на Енисее встретить меня — не встретил. Я четырнадцать месяцев на Индигирку шел! Сквозь воюющие землицы, опасности и лишения терпел!.. Ныне же довольно. Подожду до Троицы и обратно уйду. Вот уже тесу на челн натесал.
И вроде бы сия угроза подействовала. Югагир на заготовки позрел, присел, тесинки рукою пощупал, верно проверяя, гладко ли, и встал.
— Добро, попытаю, ежели встретится кто… Нескорое сие дело — сыскать того, кто ведает, где ныне Распута. А уж самого и подавно.
— Ну, теперь ваша забота! — отмахнулся Ивашка. — На Индигирку я пришел, долг свой исполнил, а что и здесь Оскол не встречает, так только себе во вред. До Троицы не долго ждать. Я ведь в князе вашем не больно-то и нуждаюсь. Но я ему до зарезу нужен, и Оскол знает, отчего. Пусть так и передадут.
— Как имя тебе, парий? — помолчав, спросил чувонец.
— Не знаю, почему ты «парий» да «парий» мне говоришь. Я Иван Арсентьевич Головин, капитан третьего ранга.
— Суть боярин?
Ивашка опять Тренку вспомнил, который так его и называл.
— Рода боярского, а ныне морской офицер, дворянского сословия.
— Облачен ты дивно, — все еще сомневался югагир, — в скорье* нганасанское. А явился будто от царя Петра, человек государев…
— Камзол с треуголкою и ботфорты по пути растерял, — язвительно вымолвил Головин. — Добро, голова цела осталась…
Хозяин заимки на хоромы свои позрел, вздохнул и, не сказав более ничего, бесшумно исчез за ближайшим леском — имени его Иван спросить не успел.
И было ощущение, сейчас посоветуется и вернется или вовсе князя приведет. Головин же после встречи с сим чувонцем еще более вдохновился, высвободил голову от горьких мыслей и взялся развал бортов высчитывать и будущий челн на песке вычерчивать в полную величину.
Некогда лопари ему тайну своих ходких душегубок открыли: след было выдержать соотношение длины и ширины судна с крутостью бортов и формою носа. Однако суть крылась не только в этом; прежде всего хоть малое суденышко, хоть великий корабль должны образом своим глаз радовать. То есть непременно отличаться изяществом и красотою очертаний своих. Будет так — без всяких расчетов челн побежит скорее ветра, короткую речную волну выдержит и супротив течения не зароется в воду, а заскользит по ней, едва касаясь.
Весь прибрежный песок исчертил, покуда солнце не закатилось, а сам все в сторону поглядывал, где молодой югагир исчез. Может, оттого и не получался челн вида такого, чтоб и не грузен, и красив, и мал размером. В полночь смерклось, с Индигирки студеным ветерком потянуло, и Головин уж хотел в избу пойти, да тут словно из-под земли восстали сразу семь человек, одеянием и видом схожих с хозяином заимки. Воинственны, у каждого в руках по медвежьей рогатине. От избы отрезали, крадутся полукругом, а позади речка.
Ивашка лишь на воткнутый топор посмотрел, однако и с места не стронулся, сел на бревно и поджидает.
Чувонцы же подошли, предупреждая всяческое противление, рогатины выставили, остановившись в сажени от него: навершия широкие, остро заточенные, на зверя дикого изготовлены…
Столь скорой отставки Брюс никак не ожидал, ибо прошение о ней подал императрице, дабы внимание ее привлечь к собственной персоне в Страстную неделю и заодно прознать, что ныне творится на реке Индигирке, — иного способа изведать судьбу Головина и посольства не представлялось.
Без особого сожаления он расстался с Берг-Мануфактур-коллегией, которая и впрямь ему в тягость становилась, и место в Сенате уступил бы, поскольку при Екатерине учреждение это обратилось в заведение потешное, в раек, где секаторы низведены были до актерского непотребства и занимались гаданиями, как в том или ином случае поступит Ментиков, да шепотом обсуждали, с кем ныне почивала императрица. Но полной отставки от дел граф не предвидел никоим образом и, получив уведомление, вмиг понял, кто сему способствовал или вовсе дал прямое указание.
Генерал-фельдмаршал мечтал отойти от дел государственных и, уединившись где-нито, заняться науками, но только не сейчас, когда Головин с посольством по расчетам его достиг реки Индигирки и, должно быть, вступил в сношение с югагирским князем. Лишаться всяческой власти в такую пору — значит, оставить без надзора и должного влияния саму государыню, ее фаворита, всю придворную жизнь, интригами насыщенную, и подвергнуть опасности предприятие, которое близко к завершению.
