Король переводил взгляд с одного на другого, и в его налитых кровью глазах рос ужас.
— Чего тебе надо? — спросил он. — Или ты ополоумел, что пробрался сюда? Стоит мне позвать, и вас свяжут по рукам и ногам.
— Нет, приятель. Уж мне ли не знать твоих порядков? Ни одному слуге не дозволяется спать под твоей крышей, а то как бы он ночью не перерезал тебе глотку. Кричи сколько твоей душе угодно. А я приплыл сюда из Англии на одном из тех кораблей, что стоят у Ла Бреку, вот и подумал, не навестить ли тебя.
— Ну что же, Саймон, счастлив тебя видеть, — сказал король, ежась под гневным взглядом воина. — Мы ведь были с тобой добрыми друзьями, а? И, помнится, ничего дурного ты от меня не терпел. Когда ты вплавь добрался до левантийского судна и вернулся к себе в Англию, никто не был так сердечно рад, как я.
— Сбрось я свой дублет, то показал бы тебе знаки твоей сердечной дружбы, — ответил Саймон. — На моей спине они столь же ясны, как и в моей памяти. Вон, грязный пес, на той стене кольца, к которым ты привязывал меня за руки, а на половицах пятна моей крови! Или это не так, король мясников?
Вождь пиратов побледнел еще больше.
— Ну может; жизнь тут была и не совсем сладкой, Саймон. Но коли я тебя чем-то обидел, так готов возместить. Чего ты хочешь?
— Хочу я только одного и за этим пришел сюда. Отдай мне заклад, который проиграл.
— О чем ты говоришь, Саймон? Я не помню, чтобы мы с тобой бились об заклад.
— Так я тебе напомню, а потом возьму, что мне причитается. Ты частенько клялся, что сломишь меня. «Клянусь головой, ты еще поползаешь у меня в ногах!» — орал ты. И еще: «Ставлю голову об заклад, я выбью из тебя дурь!» Да, да, ты это сто раз повторял. А я про себя поклялся, что не бывать по-твоему. Ну, пес, ты проиграл, и я пришел получить заклад.
Он выхватил из ножен тяжелый меч, но король с воплем отчаяния обхватил его обеими руками, и они вместе свалились под стол. Послышалась возня, словно сцепились две собаки, раздался истошный визг. У Эйлуорда побелело лицо, а по спине побежали мурашки. Он еще не привык к кровопролитиям, и подобная расправа была ему не по нутру. Саймон поднялся на ноги и сунул что-то в сумку.
— Пошли, Сэмкин! Свое дело мы сделали.
— Клянусь рукоятью! Знай я, какое это дело, так еще подумал бы, идти ли мне с тобой, — сказал лучник. — Или ты не мог дать ему меч и покончить с ним в честном поединке?
— Нет, Сэмкин! Помни ты, что помню я, так тоже не захотел бы, чтобы он умер как человек. Собаке собачья смерть. Пока я был у него в руках, он со мной по-честному не поступал. Так почему мне было его щадить?.. Пресвятая дева, это еще кто?
В глубине комнаты стояла женщина. Позади нее была открыта внутренняя дверь. По высокому росту оба товарища узнали ту, которую видели перед домом. Лицо ее, когда-то красивое, было бледным и изнуренным, безумные темные глаза стали тусклыми от безнадежного ужаса и отчаяния. Она медленно направилась к столу, глядя не на англичан, а на обезображенный труп под ним. Удостоверившись, что глаза не обманули ее, она разразилась громким смехом и захлопала в ладоши.
— Кто посмеет сказать, что Бога нет? — вскричала она. — Кто посмеет сказать, что молитвы бессильны? Великий герой, великий храбрец, дозволь мне поцеловать твою руку!
— Нет, нет, отойди! Ну, коли уж тебе так хочется, целуй эту, она чистая.
— Но мне нужна другая, красная от его крови! О, дивная ночь, когда я увлажнила ею губы! Теперь я могу умереть спокойно.
— Нам пора, Эйлуорд, — сказал Саймон. — Через час рассветет. А днем даже крысе не прошмыгнуть по острову незаметно. Идем же!
Но Эйлуорд остановился перед женщиной.
— Идем с нами, прекрасная дама, — сказал он. — С острова мы тебя увезем, а хуже ведь места быть не может.
— Нет, — ответила она. — Даже небесные святые помочь мне не в силах, пока Господь меня не приберет. Нигде в мире для меня места нет, а в тот день, когда они меня схватили, все мои близкие были убиты. Оставьте меня, смелые воины, я сама о себе позабочусь. Уже восток посерел, а вас ждет черная судьба, если вас схватят. Идите, и пусть благословение той, что некогда была смиренной монахиней, обережет вас от бед!
На заре сэр Роберт Ноллес, расхаживая по палубе, услышал всплески весел, и вскоре на борт взобрались две его ночные пташки.
— Так что же, малый, — спросил он, — побеседовал ли ты с королем Сарка?
— Благородный сэр, я с ним свиделся.
— И он уплатил свой проигрыш?
— Уплатил, сэр.
Ноллес с любопытством посмотрел на сумку Саймона:
— Что у тебя в ней?
— Заклад, который он проиграл.
— Так что же это? Золотой кубок? Серебряное блюдо? Вместо ответа Саймон открыл сумку и вытряхнул ее над палубой.
Сэр Роберт присвистнул и отвернулся.
— Господи! — сказал он. — Сдается мне, что со мной в Бретань плывут молодцы, с которыми шутки плохи.
Глава XIX
Как английский оруженосец повстречал французского оруженосца
Маленький флот сэра Роберта Ноллеса завидел бретонский берег вблизи Канкаля. Они обогнули мыс Груэн, проплыли мимо порта Сент-Мало и поднимались по длинному узкому эстуарию Ранса, пока не завидели древние стены Динана, который находился в руках партии Монфора, на чьей стороне были англичане. Тут свели на берег лошадей, выгрузили припасы, и войско стало лагерем под городом, пока начальники ожидали известий о положении дел и о том, где можно найти больше чести и добычи.
Вся Франция испытывала тяготы из-за войны с Англией, длившейся уже десять лет, но ни одна провинция не была в столь ужасном состоянии, как злополучная Бретань. В Нормандию или Пикардию англичане вторгались лишь время от времени, но Бретань стала жертвой не только столкновений двух великих противников — ее еще раздирали непрерывные междоусобицы, и она не находила передышки от страданий. Гражданская война вспыхнула там в 1344 году, когда Монфор и Блуа заявили свои права на герцогство, оставшееся без законного правителя. Англия вступилась за Монфора, Франция — за Блуа. Ни у той, ни у другой стороны не хватало сил взять над соперником решительный верх, и история десяти лет нескончаемой войны представляла собой лишь длинный список бесплодных нападений врасплох, засад, схваток и стычек, взятых, а затем потерянных городов, перемежающихся побед и поражений, от которых ничего, в сущности, не менялось. И Монфор и Блуа исчезли со сцены — первый погиб, второй попал в плен к англичанам, — но никакой роли это не сыграло. Уроненные ими окровавленные мечи подхватили их супруги, и борьба продолжалась даже с еще большей свирепостью.
