Живописец предусмотрел всё, кроме духов: запах духов, видно, нельзя передать кистью. Но если бы Рубенс был знаком с шедеврами Лоренцо Менотти, он бы, наверное, всё-таки дополнил свой трактат несколькими фразами о духах. На этом бы настояла Елена Фурман, которая, насколько было известно маркизе, не чуждалась косметики и парфюмерии.
Преображаясь в идеал Рубенса, то есть в Елену Фурман, маркиза одновременно внимательно слушала стоявшего за её спиной маленького хлипкого человечка с перебитым носом (утверждали, что нос ему прищемили дверью, когда он его совал куда не положено).
Человечек возглавлял тайную полицию маркизы. Это был всезнающий и всеведущий проныра, от которого ничто не могло укрыться. Его утренний доклад занимал не более получаса. Но за эти полчаса маркиза обогащалась самыми разнообразными сведениями. Она узнавала раньше короля о волнениях черни в Париже, об интригах Англии, о фасонах тех пятидесяти платьев, которые тайно заказала во Франции русская императрица Елизавета Петровна, о воинственных намерениях Фридриха II и о модах во Флоренции…
— Мосье Менотти уже прибыл в Бельвю? — спросила Помпадур, закончив накладывать китайскую тушь на ресницы (чем не Елена Фурман?).
Человечек с перебитым носом замялся: он любил сообщать только приятные новости.
— Я очень сожалею, мадам…
Помпадур, а теперь уже почти Елена Фурман резко повернулась, сбросив со столика баночку румян «смесь лилии с розой».
— Что-нибудь случилось?
— Увы, мадам. Мосье Менотти уже больше никогда не сможет делать вам свои благоухающие сюрпризы. Его душа уже предстала перед престолом всевышнего. Нам остается лишь скорбеть и молиться.
Маркиза вскочила с кресла.
— Говорите толком, болван! — крикнула она, сразу же превратившись в дочь лакея, которая не привыкла стесняться в выражениях. — Не забывайте, что я оплачиваю каждое ваше слово!
— Вы очень щедры, мадам, — смиренно поклонился человечек. — Но дело в том, что обстоятельства смерти метра ещё не совсем выяснены. На его теле нет ран, но, как известно, яд следов не оставляет…
— Его отравили?
— Не знаю.
— А что вы знаете, чёрт вас побери?!
— Только то, — невозмутимо продолжал человечек, — что полицейский чиновник, который осматривал дом мосье Менотти, считает, что там ночью кто-то побывал. Он утверждает, что в комнатах всё перевёрнуто вверх дном, а окно из лаборатории в сад распахнуто настежь. Он допрашивал слугу покойного, и тот сказал, что под утро слышал какой-то шум. Гастон — так зовут слугу — считает, что…
— Духи! — взвизгнула Помпадур и запустила пудреницей в голову человечка. — Где новые духи Менотти?!
— Здесь. Все пять флаконов уже привезены в Бельвю, — успокоил свою повелительницу человечек с перебитым носом и поднял с ковра пудреницу.
— «Весенний луг»?
— Разумеется, — подтвердил человечек, понимая, что гроза пронеслась. — Я осмелился вынуть на мгновение пробку из одного флакона… У меня не хватает слов, мадам, чтобы передать свои ощущения. Это запах рая. Метр был великим парфюмером.
— Да, у него не было соперников, — скорбно согласилась маркиза и посмотрела на себя в зеркало: конечно же, Елена Фурман…
Помпадур хотелось плакать. Покойный метр был достоин того, чтобы его кончину оплакала первая дама Франции. И маркиза наверняка бы заплакала, если бы вовремя не вспомнила про тушь на ресницах. Китайская тушь совсем не выносила влаги. То ли китаянки никогда не плакали, то ли не красили ресниц — это для маркизы было загадкой.
Помпадур раскрыла несессер, где в гнездах лежали пять хрустальных флаконов с остроконечными пробками и музицирующими ангелами.
Как жаль, что она не может заплакать!
— Осмелюсь вас предостеречь, мадам, — сказал человечек с перебитым носом.
Маркиза подняла на него глаза.
— Пока полиция не арестовала людей, которые ночью пробрались в дом метра, видимо, следует соблюдать некоторые меры предосторожности. Я думаю, они искали духи.
— Думаете?
— Я в этом уверен.
— Приятно, что вы хоть в чем-то уверены. Но что из этого следует?
Человечек развел руками.
— Вы опасаетесь, что преступники могут проникнуть в Бельвю? — расхохоталась Помпадур. — Я была бы рада: ведь для них это самая короткая дорога в Бастилию. Боюсь лишь, что они не так глупы, как вы, мосье. Нет, здесь они, к сожалению, не появятся.
— Все во власти бога… и дьявола, мадам. Стоит ли искушать судьбу?
— Ну что ж, чтобы доставить вам удовольствие, я постараюсь ни на минуту не расставаться с этими флаконами, — согласилась Помпадур.
— Благодарю вас, мадам, — поклонился человечек и стал задом пятиться к двери — так по придворному этикету полагалось покидать королевские апартаменты. Правда, Помпадур не была королевой, но почему бы и не польстить фаворитке? Лесть — единственное блюдо, которое все любят: и короли и башмачники. Оно не приедается и от него никогда не бывает изжоги или несварения желудка.
Хорошего вам аппетита, мадам!
— Минуту, мосье, — остановила человечка маркиза. — Как вы думаете, понравился бы «Весенний луг» Елене Фурман?
— Простите, мадам?… — изогнулся он вопросительным знаком.
— Елене Фурман, жене Рубенса.
Мосье Рубенса человечек с перебитым носом не знал. Досье на этого господина в его картотеке не было. Об этом он точно помнил. И тайные агенты ничего ему про Рубенса не сообщали.
Но разве можно рисковать своей репутацией всезнающего полицейского!
— Мадам, рад буду завтра же сообщить вам об этом со всеми подробностями в своем утреннем докладе. Но я и сейчас ни капли не сомневаюсь, что, узнав про «Весенний луг», мадам Рубенс умрёт от зависти.
— Умрёт?
— Конечно, мадам.
— Но она уже умерла, — вздохнула Помпадур.
Человечек с перебитым носом был обескуражен. Подобной подлости от мадам Рубенс он не ожидал.
— Мои агенты мне об этом не сообщали, — признался он. — Видимо, это произошло совсем недавно?
— Да, всего сто лет назад, — одарила его одной из своих самых ослепительных улыбок мадам Помпадур.
Так начался этот неудачный день.
Смерть Менотти была для маркизы, конечно, ударом. Но Помпадур не привыкла падать духом. Она никогда не печалилась о прошедшем. Ведь печаль портит цвет лица и оставляет морщины.
Поэтому маркиза не вспоминала о загадочной смерти своего парфюмера ни во время приема послов, которые, посетив Версаль, приехали в Бельвю, ни позднее, когда наслаждалась чудесами «профессора чёрной и белой магии, астролога его светлости князя Лимбур-Гольштейнского, кавалера орденов святого Филиппа, Белого слона и Золотого тигра» несравненного Фальери.
