И всё же надеяться жениться на китаянке маньчжур не мог. Но был счастлив, что Сяоли не отвергала его притязаний. Она тоже не чужда тщеславия. Блестящая карьера лучшего офицера Нингуты ей тоже вскружила голову на некоторое время. Став наложницей Дарханя, получив почёт в обществе, она имела немалую власть над мужчиной. Этим и объяснялось то высокое положение, которое занимало семейство Дау в городе. Правда, город постепенно терял своё значение, будучи далеко от шумных и блистательных городов юга. Со временем можно было рассчитывать на повышение Дарханя по службе и перевод в большой южный город.
Не позволит Сяоли отдать меня на растерзание тигру. Дархань не посмеет так поступить. А его теперешняя немилость меня не очень-то и трогает, – успокаивался Тин-линь.
Дархань отвлёк его размышления грубым окриком, приказывая выяснить возникшую заминку с парусом. От ветхости он распадался и требовал срочного ремонта. Молча проглотив унижение, Тин-линь и вида не подал, что возмущён. Почтительно поджав коленки, Тин-линь поспешил исполнить приказ. Он отлично понимал, что Дархань это делает только из желания унизить китайца и показать своё превосходство.
Исполнив поручение и отругав китайцев, Тин-линь подсел к Мишке, что теперь оставался на цепи. Лицо китайца хмурилось, губы надуты.
– Лютует начальник? – спросил Мишка по-русски, но тут же стал подыскивать подходящие китайские слова. Не нашёл, но Тин-линь, казалось, и так понял.
– Пусть спесь свою показывает, привыкли. Так нам и надо. Не смогли управиться с какими-то варварами! Теперь только и остаётся терпеть.
Так много Мишка понять не смог, но главное уразумел. Не любит Тин-линь маньчжуров. Иногда Мишка замечал злобный блеск в глазах китайца. Не доведёт это до добра, сломает себе шею. Горяч, молод и любит ходить по краю пропасти. Мишка невольно сравнивал китайца с собой.
– Вот и тебя наказал ни за что. Как собака сидишь.
– Колодки нет – и то хорошо, – примирительно кивнул Мишка, позвякивая цепью.
– Скоро в Нингуте будем. Там всё может измениться. Надеюсь, что не в худшую сторону.
– Смирись на время, а там видно будет, – старательно подбирал слова Мишка.
– Ничего больше и не остаётся. И так всю жизнь смиряемся, а конца этому не видать.
– У нас тоже так было. Сотни лет под татарами томились. Это что и монголы. А сбросили ж. Так и у вас будет.
– Может и будет, но когда? А пока страна затихает. Слышно только где-то на юге Цинов[5] бьют. А у нас всё затихло. Жаль. – Тин-линь озирался по сторонам, опасаясь нежелательных слушателей.
Мишка никогда не заводил разговор про свою судьбу. Что его ждёт в Нингуте, он не знал. Неясные намёки Тин-линя не рассеивали тумана, окутывающего его будущее. Он часто думал о своём необыкновенном положении, и сердце замирало от ощущения чего-то неизведанного и нового. Тоска по дому всё реже навещала его, а воспоминания неспокойной жизни в Нерчинске и нескончаемые ссоры с братьями – и того реже. Одни только воспоминания о матушке заставляли грустить, и на целые часы портили настроение. Сильно любил её, прямо убивался, представляя, как она льёт слёзы по своему самому младшему озорнику.
– Видишь, болота давно кончились, – Тин-линь перевёл разговор в другое русло. – Холмы и горы начались. Река уже не та. Сунгари осталась позади. Ещё дня два – и Нингута. Дом.
– Мудрёные у вас названия. Никак не запомнить. Язык сломаешь, а выговорить не сумеешь.
– Привыкнешь. А Муданьцзян ничем не труднее любой другой реки.
– Вы и Амур мудрёно называете. Хэйлунцзян. Неделю запоминал.
– Привыкнешь.
Мишка со странным ощущением замечал искреннее участие к себе этого чистенького китайца. Что-то тянуло его к пленнику. Да и Мишка за последнее время привязался к своему хозяину. Часто подмывало спросить, что ждёт в Нингуте, но каждый раз оттягивал этот важный вопрос. Вдруг что-то страшное, лучше уж пока не знать. Так спокойней.
Мимо тянулись леса уже в осеннем наряде. Сопки и невысокие горы расцвечены мягкими тонами, воздух чист и прозрачен. В отдалении синеют возвышенности, тёмные тучи застыли у вершин.
Гребцы часто меняли вёсла на шесты, а палка начальника чаще и чаще ходила по потным спинам китайцев. Маньчжуры прохаживались с надменными лицами. Сытые и довольные, они бряцали оружием, предвкушая скорое возвращение и награды.
Поход оказался счастливым и принёс богатую добычу. Впереди ждала суровая зима, но воспоминания удачного похода будут часто веселить душу воина. Уже сейчас солдаты важничали, и каждый мнил себя начальником.
Мишка наблюдал за ними и прикидывал на глаз, какими они были бы в рукопашной.
Нет, с нашими мужиками да казаками им не сравняться, – довольно кривил губы.
Иногда вспоминал свою ватагу. Фому, спасшего ему жизнь, что нашёл Мишку в чащобе умирающим. Как недолго пришлось погулять на свободе. Что ждёт его в богдойской[6] земле?
Нестерпимо жаль своих ватажников. Какая жизнь ждала его на берегах Буреи? И только ли там? Его непоседливая натура вряд ли смогла бы усидеть долго на одном месте.
«Зато теперь у меня одни мытарства», – думал Мишка, всматриваясь в проплывающие берега.
Деревни стали попадаться чаще, и выглядели они многолюдными и не такими бедными, как на Сунгари. Встречались и даурские деревеньки. Маньчжуры насильственно переселяли население с берегов Амура. Многие ушли в тайгу, подальше от насиженных мест, но ещё больше горевали в маньчжурской неволе.
– Зачем с Амура народ пригнали? – спрашивал Мишка.
– Маньчжуры малочисленны, – отвечал Тин-линь, – им нужно заселять захваченные земли. Да и войско пополнять требуется. На юге у них дела идут неплохо, но они стали опасаться усиления русских у северных земель.
– Ишь ты! Мало им всей богдойской земли. К нам лезут! То-то за последнее время житья не стало от их набегов. Сколько наших пропало на заимках и починках.
– Сейчас всё больше поговаривают о серьёзном походе в верховья Хэйлуцзян. Там, я слыхал, сильная ваша крепость имеется. Мозолит она глаза маньчжурам.
– Силы не хватит Албазин[7] одолеть. Наши за так просто не покорятся. Осели мы на Амуре крепко.
– Как сказать. Им ближе до вас, чем вашим. Слышно, что земля ваша обширна, а большинство русских живёт далеко. Трудно будет вам.
– Это верно, но ты не знаешь нашей силы. Нашего мужика голыми руками не возьмёшь. Полезут – так и получат по зубам.
– Хорошо было бы. Да не верится. В Гирин-уле[8] иначе думают. И силу собирают большую.
– Не приведи господь, – перекрестился Мишка.
– Бахай силу набирает. Начальник он знатный и решительный. Пушки подвозят с юга. В Нингуту часто наскакивает. Там тоже полки собирают. В Гирине суда строят большие. По Сунгари, видно, сплавляться станут. Может не скоро ещё.
– Не пугал бы ты меня. Страх берёт. И помочь нечем. Далеко.
Через два дня после полудня из-за мыса показался большой город. На лодках запели трубы и забили барабаны, поднялся крик. Маньчжуры стали натягивать праздничные одежды, приводить в порядок оружие.
За окончание пути всем солдатам выдали по чашечке ханшина. Лица лоснились от удовольствия. Надсмотрщики торопили гребцов.
На судах трепыхались флаги, паруса и мачты украсились цветными бумажными лентами.
Дархань важно прохаживался, в богатом халате и высокой остроконечной шапке. Брюхо округло натягивало халат, жирный подбородок подрагивал, рука нетерпеливо оглаживала длинные тёмные усы. Рядом толклись несколько приближенных офицеров, ловя каждое слово начальника. Ожидали, что за успешный набег он получит повышение, и не исключалось, что скоро он станет фудутуном – заместителем командующего Знаменем[9]. Заранее заискивали перед большим начальником. К тому же все знали расположение к нему гиринского цзянцзюня.
Город вырастал. Низкие тучи нависли над ним, но дождя не было. У пристани уже собирался народ. Бросали дела и бежали встречать флотилию. Не часто такое случалось и каждый спешил разузнать новости и полюбоваться пышной церемонией встречи прибывших.
