— Ну, и как думаете предотвращать в нашем случае?
Поднявшись, Ефимов сильно потянулся, однако, засиделись. Тёмно-серый пиджак, ладно облегавший коренастое, крепкое тело, угрожающе затрещал. Сергей вдруг подумал, что за годы общения с генералом ни разу не видел его в мундире. Штатские костюмы-тройки, и всё. Служба такая…
— Ну, подробности я раскрывать не буду, они вам ни к чему, — обронил Ефимов. — Скажу только, что мы сейчас довольно тесно сотрудничаем с их спецслужбой Сюрте. По поводу вашей выставки был у нас обмен мнениями. Французы тоже понимают возможный риск и обещают предпринять все необходимые меры безопасности. Посмотрим…
В голосе генерала прозвучал некоторый скепсис, Сергеем замеченный.
— Думаете, не справятся?
— Да не то чтобы не справятся… Организация вполне серьёзная, — задумчиво произнёс Ефимов. — В другом дело. — Снова сел и наклонился к Сергею. — О мере влияния бонапартистов мы можем только гадать. По некоторым сведениям, они есть во многих министерствах и ведомствах. И сами, и симпатизанты их… Чиста ли от них Сюрте женераль? И как себя поведёт в критической ситуации, буде таковая случится?
В кабинет с деликатным стуком заглянул официант.
— Угодно ли что-нибудь ещё, господа? — спросил, глянув на оскудевший стол.
— Спасибо, любезный, уже ничего, — сказал Сергей, доставая бумажник и жестом останавливая генерала, потянувшегося в карман с той же целью. — Ты нам счёт принеси.
Дождавшись, пока за официантом закроется дверь, Ефимов повернулся к Сергею. Произнёс тяжело, отрывисто:
— Вы же понимаете, Сергей Васильевич, — я вас не пугаю. Да вы и не из пугливых. Просто хочу, чтобы у вас никаких иллюзий насчёт la belle France [4] не было. — Сжал увесистый кулак. — Ну, не любят нас там. И уважения к русским варварам нет. Если бы не крайний страх перед Германией, ни о каком сближении, тем более, союзе и речи не было бы. А значит, готовым надо быть ко всему. По-хорошему, к вам бы роту приставить, да ведь нереально…
Невесёлый тон Ефимова производил впечатление. Сергей попытался разрядить разговор.
— Ну, полно, полно, Виктор Михайлович. Со стороны послушать, так вы меня в Новую Гвинею провожаете, к папуасам. При всех нюансах, Франция — страна цивилизованная, высококультурная. Возьмите Лувр, Триумфальную арку, Эйфелеву башню…
— Ой ли? — саркастически откликнулся Ефимов. — Гильотина и зверство санкюлотов [5], по-вашему, верх цивилизации? А Москву в восемьсот двенадцатом разграбили и сожгли по сугубо культурным соображениям? Нет, Сергей Васильевич! Лувр и Эйфелева башня ещё не весь свет в окошке. Культура нации определяется много чем, а не только уровнем живописи, театра или техники… — Помолчав, добавил невесело: — В каком-то смысле уж лучше к папуасам. Они люди незамысловатые. Если и съедят, то попросту, без всякой политики, из гастрономических побуждений…
Время до отъезда пролетело стрелой.
Формирование выставки — дело хлопотливое. Для показа Сергей отобрал тридцать своих работ. Часть из них были в его собственности, другие на время позаимствовал — где под честное слово, где под расписку, — из частных коллекций или музеев. Основу экспозиции составляли портреты, были также итальянские и русские пейзажи, виды Санкт-Петербурга и Гатчины.
Уже в который раз Белозёров убеждался в энергии и предприимчивости Фалалеева, взявшего на себя все организационные хлопоты. Вот уж воистину: не было бы счастья, да несчастье помогло… В своё время Фалалеев работал импресарио у знаменитого французского ясновидца мсье Дюваля, страшно погибшего в ходе расследования "гатчинского дела". Оставшись без хозяина и благодетеля, малый вусмерть затосковал, да чуть и не спился. Белозёров буквально за волосы вытащил его из пьяного болота и сделал своим помощником. Человек честный и опытный, Фалалеев успешно продавал полотна Сергея, безукоризненно организовывал выставки, вёл финансовые дела художника. В общем, правая рука и половинка левой впридачу…
Настенька, узнав о поездке мужа во Францию, возликовала и запросилась вместе с ним. Очень ей хотелось в Париж — великий город, чьи модные и парфюмерные магазины знамениты на весь мир. Сергей и рад бы, тем более что участие супруги в официальном визите протоколу вполне соответствует. Но тут, как на грех, разболелась Авдотья Семёновна, двоюродная Настина бабушка, жившая вместе с Белозёровыми. И получилось, что не на кого оставить детей Сашеньку, Костика и, главное, двухлетнего Петрушу.
— Езжай один, со вздохом сказала Настенька. — Не до Парижа мне теперь. И дети, и бабушка…
— А давай осенью просто так съездим, без всякой выставки, предложил Сергей, сам огорчённый.
— Хорошо бы… И смотри мне, гусар, веди себя там прилично.
С этими словами Настенька строго посмотрела на мужа снизу вверх и погрозила кулачком. Кулачок сей был мигом перехвачен и расцелован.
— Вы, собственно, о чём, госпожа президентша?
— Да уж известно о чём, яхонтовый мой. Парижские кокотки, кафешантаны и прочие соблазны нехорошие. Наслышана, а как же…
— Да ни в жизнь, — страшным голосом заверил Сергей. Где уж мне, подкаблучнику? Я существо кроткое, безответное.
Статный, широкоплечий, с лихим пшеничным чубом и пышными усами вразлёт, Белозёров подкаблучника вовсе не напоминал — и всё-таки чуточку был им. В том смысле, что влюбился в будущую жену с её чистой хрупкой красотой и родниковой душою однажды и навсегда. Соблазнов у бывшего гусара хватало, таково уж мужское бытие, однако Сергей ни разу не позволил себе разменять чувство к Настеньке на интрижки.
А Настенька, в свою очередь, безоговорочно верила Сергею во всём. Хотя… ну, как не ревновать сильного, талантливого и восхитительно синеглазого мужа? Она и ревновала — про себя. Ревновала и верила. Верила и ревновала.
Обсуждать поездку они продолжили в спальне. Разговаривали до тех пор, пока стало не до разговоров…
А может, и к лучшему, что Настенька не поедет с ним во Францию? Уж очень тяжёлое впечатление оставил разговор с Ефимовым.
Сергей вспомнил рассказ камергера Лаврентьева, чей портрет написал год назад. Незадолго до этого Лаврентьев побывал в Париже, проехал в Бордо и Марсель, дегустировал коньяк в Коньяке и пил шампанское в Шампани, — словом, совершил обстоятельный вояж. Увы, говорил он, в сущности, о том же, что и Ефимов. Франция прекрасна, кто спорит? Но чувствовалось, что французы относятся к русским свысока, даром что в магазинах и гостиницах с удовольствием берут их деньги. Несколько раз, по словам Лаврентьева, довелось столкнуться и с откровенной враждебностью…
Впрочем, по мере приближения поездки настроение повышалось. За день до отъезда Сергей подумал, что Ефимов всё-таки краски сгущает. А уже на вокзале, садясь в спальное купе, решил, что не так страшен чёрт, как его малюют.
Прямой поезд до Парижа, хотя и анонсированный властями, пока не существовал. Ехать предстояло экспрессом "Санкт-Петербург — Варшава", а уже оттуда, другим экспрессом, в столицу Франции. Путешествие обещало быть комфортным. С учётом особой миссии Белозёрова Министерство путей сообщения выделило отдельный прицепной вагон. Три купе занимали Сергей, Фалалеев и сопровождающий чиновник Долгов, а в остальных со всеми необходимыми предосторожностями поместили картины в ящиках.
Поезд тронулся. Высунувшись из окна, Сергей помахал оставшимся на перроне Настеньке с детьми, и, как всегда при расставании, сердце прихватила лёгкая грусть. Тут очень вовремя в купе заглянул бодрый Фалалеев.
— А что, Сергей Васильевич, не махнуть ли нам по маленькой? За благополучную поездку, а? — деловито осведомился он, потирая пухлые ладони.
Ну, что ж, помалу — оно в радость… "Вещи разложу потом", — решил Сергей, поднимаясь.
— Сотоварищ наш, Долгов Борис Афанасьевич, приглашает к себе, — продолжал соблазнять Фалалеев. — Он уж и стол накрыл.
