— Что ты задумал?
— Это не твоего ума дело, к тому же ничего еще окончательно не решено. Потребуется время, много времени. А тебя не это должно сейчас занимать. Теперь ты дома, и мы снова можем позабавиться. Все это время я чувствовал себя не очень-то хорошо, я соскучился по тебе. А теперь ты даже можешь сыграть для меня и спеть. Теперь все изменится к лучшему, раз ты снова дома.
— А твоя мать тоже здесь?
— Сейчас нет. Она приезжала сюда поухаживать за мной, и ей даже пришлось чуть побороться за мою жизнь. Вот так-то! — он цинично ухмыльнулся. — Странно все, тебе не кажется? Особенно, если принять во внимание, что она меня никогда особенно не любила в отличие от ее любимчика Марко. Хотя и другие тоже не пользовались ее особой благосклонностью. Мне кажется, она понимала, что лучше уж мне сесть на престол во дворце Челано, чем этому пьянчуге Витале, странному типу Альвине или даже Маурицио, хотя у него мозгов хоть отбавляй, но сердце мягкое, как у бабы. А если уж говорить об этом Пьетро, что. заперся в монастыре, так он в ее списке всегда стоял на последнем месте. Кстати, он был здесь, но ты его не застала.
Элену весьма удивило это сообщение, ей было известно, что Пьетро намеренно не уведомили о смерти Марко, и он узнал о ней лишь после похорон.
— А зачем он приезжал в Венецию?
— А затем, чтобы все думали, что я уже одной ногой в могиле. Вот Маурицио и послал за ним в монастырь, а это не ближний свет, и он приехал. И не зря — он сумел спасти мой глаз. Так что, благодаря стараниям Пьетро и моей матушки, я выжил.
— И синьора смягчилась по отношению к нему после этого?
— Она? Да ни за что! Ведь он же совершил преступление, по ее мнению, появившись на свет тогда, когда она уже считала, что вышла из того возраста, когда рожают детей. Моя мать не из тех, кто прощает. Тебе следовало бы уже это понять.
— У Лавинии все хорошо?
— Все хорошо, только вот устала она ужасно. У матери случился небольшой удар, когда она вернулась домой после того, как ей пришлось за мной ухаживать, и он превратил ее наполовину в инвалида. Поэтому Лавинии и приходилось день и ночь следить за ней и ухаживать.
Рука Филиппо сжала ее ладонь, Элене тут же захотелось отдернуть руку, но она превозмогла себя. Филиппо поглаживал своим большим пальцем ее ладонь.
— Понимаешь, я пока не смогу быть для тебя настоящим мужем до тех пор, пока не пройдет эта проклятая боль в ребрах, но, я думаю, ты сможешь удовлетворить меня и так, как я учил тебя.
Услышав это, Элена от души пожалела, что рапира Антонио Торризи не смогла пронзить ему сердце.
Доменико вернулся, когда Елизавете исполнилось восемь недель. После концерта в Оспедале Мариэтта обнаружила, что он дома. Ее сердце подпрыгнуло, стоило ей только увидеть его. Доменико слегка осунулся за время путешествия, но это делало его еще красивее. Слова радости, высказанные им, вернули ее к действительности и не дали броситься к нему в объятия.
— Значит, у нас прекрасная дочь, Мариэтта.
Когда он, заключив ее в объятия, стал кружить по залу, она почти простила его за обман.
Никогда еще он не был с ней таким нежным и одновременно страстным, как в ту ночь. Заметив легкую перемену в ее поведении, он, не понимая истинной причины этого, всеми силами старался уверить ее в том, что счастлив стать отцом дочери.
— Если случится так, что судьба будет посылать нам лишь дочерей, — великодушно заявил он, — то Елизавета станет наследницей и главой дома Торризи. И пусть мне придется сражаться со всеми за то, чтобы в законодательство внесли соответствующее изменение.
— Нет! — встревоженная тем, что Доменико вполне мог отважиться на такой шаг, Мариэтта прижала палец к его губам. — Этому никогда не бывать! И не думай об этом! У нас еще будут сыновья. И, рано или поздно, у Торризи будет настоящий наследник.
— Хорошо, хорошо, — принялся успокаивать ее Доменико. — Незачем волноваться по этому поводу раньше времени. — Он вдруг стал очень серьезным, весьма обеспокоенный такой ее бурной реакцией. — Мне хотелось, чтобы ты не печалилась.
Доменико, устав в дороге, так и уснул, не. выпуская ее из объятий, а вот к Мариэтте сон не шел. В каком же жутком и двусмысленном положении он оказался! Даже если она и пожелает сказать ему правду, это окажется невозможным, потому что дала Элене клятву молчать и не могла ее нарушить. Значит, им необходим сын, причем, как можно скорее. Ведь если получится так, что, несмотря ни на что, Елизавета, будучи представительницей клана Челано, унаследует все, это станет совершенно невероятным предательством, и к нему приложит руку она, Мариэтта. Как можно допустить такое?
Крестили Елизавету в церкви Санта-Мария делла Пиета. На роли крестных могли претендовать, разумеется, Адрианна и сестра Джаккомина, хотя монахиня почему-то отказалась.
— Не могу сказать, что не хочу этого, — объясняла сестра Джаккомина Мариэтте, — но, боюсь, для этого лучшей кандидатки, чем Бьянка, не сыщешь. Ведь она всегда так гордилась тобой и Эленой, да и вы обе тоже прекрасно относились к ней. И хотя ей всего десять лет от роду, девочка с сильно развитым чувством ответственности в отношении тех, кто младше, и вообще, очень любит малышей — добрая, никогда никого не ударит и никому не нагрубит. Мне кажется, для вашей Елизаветы нет другой крестной.
Мариэтте пришлось по душе предложение монахини и то, что она в который раз уже продемонстрировала отсутствие следов эгоизма. И Доменико тоже ничего против не имел. Он знал эту девочку и любил ее, она не раз приходила в сопровождении монахинь к ним в гости во дворец после их свадьбы.
Сама Бьянка с нескрываемым восторгом отозвалась на это предложение.
— Да, да, я очень хочу! Ой, как здорово! А можно мне будет держать Елизавету, когда ее будут крестить?
Мариэтта, которая специально для беседы с ней пришла в Оспедале, с улыбкой кивнула.
— Я не сомневаюсь, что Адрианна согласится.
Элена тайком наблюдала, как крестили ее дочь, из-за решетки, за которой они столько раз пели, как и тогда, когда здесь венчали Мариэтту и Доменико. Ей очень нравилось, что крестной выбрали их Бьянку, и она с нежностью смотрела, как девочка держала Елизавету. Элена не видела дочку с тех пор, как отдала ее в руки Мариэтты. Несмотря на их надежды, Элена начинала понимать, что обречена переживать тоску всякий раз, когда она увидит свою Елизавету. Но она не могла не присутствовать на таком торжественном для ее дочери событии, и пусть даже будет потом горевать.
Вскоре она встретилась с Мариэттой, которая представила ей полный отчет о том, как растет девочка, Элена давно и с нетерпением ждала этого. Ей очень льстило, что у них с Елизаветой глаза почти одного цвета, впрочем, если быть до конца объективным, у дочери не могло быть таких непередаваемых фиалково-синих глаз, какие у Элены. По какому-то велению судьбы, в волосиках Елизаветы стали появляться хорошо знакомые Элене медные тона, столь характерные для Мариэтты. А сама Мариэтта вспоминала, что это не ее плоть и кровь лишь тогда, когда встречалась с ее настоящей матерью.
