— К-как без сроку?… — вконец обалдел прапорщик. — К-кто п-приказал?
— Никто, вашбродь, — денщик недоуменно вытаращился. — Вы сами изволили… И промеж господ офицеров объясняли, будто решили вы этот… Как его?… А, той… Приз!… Всенепременно достигнуть… Вот.
— Приз?… — в мозгу прапорщика что-то забрезжило.
— Да вы примите, вашбродь, — засуетился денщик. — Примите… Вот, рассольчику… И стопарик… Враз полегчает.
Перед носом прапорщика замаячила большая, граненого стекла, рюмка.
— Отстань… — прапорщика аж воротило от сивушного духа.
— Примите, вашбродь, — не отставал денщик. — Пра слово, полегчает… Господа офицеры завсегда так делают.
Последний аргумент оказался неотразимым, и, зажмурившись, Щеголев опрокинул рюмку. Средство и впрямь оказалось действенным, так что через малое время прапорщик соображал уже весьма здраво.
— Значит, боевое дежурство… На аэродроме…
— Именно так, вашбродь… Именно… — обрадовался денщик. — И «ньюпор» ваш приготовить велели.
— Что, машина готова?
— А как же, вашбродь, всенепременно готова, — денщик заботливо приводил офицера в порядок. — И механик докладать прибегал. Только спали вы…
Конец фразы явно прозвучал упреком. Щегол ев крякнул и, щурясь на ширь аэродрома, выбрался из палатки. Все вокруг было пронизано свежестью раннего утра. В пронзительной синеве неба таяло перистое облачко, за летным полем желтели соломенные крыши ближнего хутора, а на аэродромной линейке, несколько прячась в тени подступающего леса, выстроились тупоносые «ньюпоры», ряд которых замыкал чудом сохранившийся «фарман-милитэр» с элеронами, свисающими, как слоновьи уши.
— Хорошо… — муть похмелья отступила, и Щеголев, довольно передернув плечами, прислушался.
— Летит!… Вашбродь, герман летит! — завопил чей-то голос.
Щеголев закрутился на месте и, сразу узнав характерный силуэт «таубе», закладывавшего вираж где-то над усадьбой Дзендзеевского, рванул на стоянку.
— Запускай!… — еще издали скомандовал прапорщик и, как лихой гусар, с разбегу запрыгнул в «ньюпор».
Обслуга уже суетилась кругом самолета и, пока прапорщик устраивался в кабине, ему на голову нахлобучили шлем, и механик, вцепившись руками в лопасть винта, крикнул:
— Контакт!…
— Есть контакт! — крутанул ручку магнето прапорщик, и мотор, словно ждавший этой команды, сразу заработал…
* * *
А тем временем делавший разворот германский аэроплан вызвал переполох и у обосновавшихся в усадьбе штабных.
— Герман!… Атакует!… Счас бонбы кидать зачнет!…
Все, кто был во дворе, попрятались, как могли, а унтер-офицер уже торчавший со своей «ФН» на обычном месте, просто нырнул под крыльцо, прикрывшись на всякий случай мотоциклеткой. В то же время несмотря на всеобщий гвалт два фейерверкера из обслуги зенитки тщетно пытались добудиться своего поручика.
— Вашбродь!… Вашбродь!… Вставайте!… Герман летит!
— Герман?… — последнее заклинание оказалось магическим, и поручика как ветром сдуло с кровати. — Огонь! Я счас!…
— Так той, вы ж наказали… — фейерверкеры недоуменно переглянулись. — Так вы ж наказали, чтоб без вас ни-ни…
— Какой ни-ни, мать вашу! — испуская проклятья и путаясь в шароварах, артиллерист поспешно натянул форму и рявкнул: — За мной, олухи!
Все вместе они вылетели к своему «уайту», зычная команда: «Ор-р-рудие!…» — тут же вернула обслугу к своему делу, и зенитка послушно бухнула, повесив высоко в небе белое облачко разрыва.
Словно в насмешку «таубе» закончил разворот возле облачка, затем послышался свист бомб, летящих к земле, и серия взрывов, пришедшихся точно поперек двора, заставила всех, кто еще находился поблизости, ткнуться носами в землю.
Сам командующий, спросонья высунувшийся из окна еще по первому выстрелу зенитки, воздушной волной был откинут в глубь комнаты и, выбираясь из-под кровати, свирепо повторял вслух химический рефрен юнкерской звериады.
Общая тревога, конечно же, подняла на ноги и расквартированных в имении летчиков. Но, пока они, кое-как похватав снаряжение, заводили автомобиль, «таубе» успел отбомбиться, и, когда командующий с опаской снова высунулся из окна, он увидел, как поручик-авиатор тычет кулаком в загривок шоферу, заставляя его гнать машину прямо через свежедымящиеся воронки.
Картина столь решительных действий взбодрила командующего, и он, погрозив кулаком нахальному «таубе», крикнул в сторону адъютантской:
— Авиацию в воздух! Немедленно! — после чего уже с полным достоинством выглянул через окно и тут же заметил, что немецкий аэроплан улепетывает во все лопатки, а в хвост ему заходит грозно рычащий «ньюпор».
— Молодцы авиаторы! Так его, паршивца! Разбудил, мерзавец эдакий…
Мысли командующего приобрели необходимую плавность, и он, подняв телефонную трубку, с привычно командирскими интонациями приказал:
— Дежурный! Узнайте, кто это так быстро взлетел. Что?… Уже знаете?… Прапорщик Щеголев?… Молодец прапорщик, надо наградить… — уже только для себя заключил командующий и удовлетворенно положил трубку на рычаг аппарата.
* * *
Вчерашний кутеж вкупе с бессонной ночью дали себя знать, и когда Думитраш наконец-то подъехал к расположению своей роты, он то и дело бессильно ронял голову на грудь. Возле блиндажа поручик мешком свалился с седла и к нему тут же бросился верный Денис:
— С прибытием, вашбродь!…
— А-а-а… — Думитраш в очередной раз поднял не желавшую повиноваться голову. — Это ты, раздолбай, мамай тамбовский… Вьюк доставил?
— А как же, вашбродь! В наилучшем виде. И разобрал. Как приказывали…
— Разложил, это хорошо… Как у нас, тихо?
— Тихо, вашбродь… Одно только — еропланы германские, как посказились, туды-сюды, туды-сюды, так и шнырят с утра…
— Аэропланы?… — сразу оживился Думитраш. — А ты из вьюка ружье достал?
— Всенепременно, вашбродь! Интересная штука! С трубой, а зачем не знаю…
— Я знаю… Тащи сюда, — приказал Думитраш, и Денис мигом выволок из блиндажа цивильную винтовку с длинным, во весь ствол, оптическим прицелом, приделанным сверху.
— Во, вашбродь! В целости и сохранности…
— Ага… — Думитраш быстро осмотрел затвор и, удовлетворенно щелкнув языком, распорядился: — Пули тащи, «Дум-дум» которые… Знаешь?
— Знамо дело, вашбродь! Сей секунд тащу!
Денис исчез, и тут же, как на зло, сверху начал наплывать близкий гул германского аэроплана. Всю сонливость Думитраша как рукой сняло, и он, завертев головой во все стороны, сердито рявкнул:
— Давай «Дум-дум», охламон!
