Когда все изъятое из бандитского гнезда было погружено в телеги, из дома вынесли три трупа и уложили их прямо у крыльца на землю. Скопцы оживились. Тыча пальцами в сторону покойников, они о чем-то оживленно перешептывались, а потом все дружно встали на колени.
– Чего, «бога» своего увидели? – крикнул с крыльца Горовой. – А вот он, как оказалось, и не «бог» вовсе и подох, как все смертные, не вознесясь в небеса!
Он подошел к телу Васьки Носова и пнул его кончиком сапога. Видя такое кощунство, скопцы уткнулись лицами в землю и жалобно завыли.
– Эх вы, овцы безмозглые! – сжав кулаки, принялся стыдить сектантов Горовой. – Совсем еще недавно большинство из вас было студентами и честными гражданами нашей молодой Страны Советов! Кого оплакиваете сейчас вы? Ничтожного уголовника, превратившего вас в калек?
Он говорил еще несколько минут, для убедительности подчеркивая чуть ли не каждое слово и размахивая руками, но скопцы его не слышали. Они видели своего кормчего мертвым и оплакивали его.
– А ну вас к хренам собачьим, – выругался Горовой и крикнул бойцу, охранявшему Степана Калачева: – Подведи ко мне того мудака, что на телеге. Пусть полюбуется на жертв своей тупости или умысла… – следствие покажет, чего именно.
Боец развязал веревки на ногах Степана и помог спуститься с телеги.
– Что скажешь, иуда? – спросил с издевкой Горовой.
– Да пошел ты, – огрызнулся Степан, глядя на мертвых оперативников.
– Это ты меня посылаешь, козел?! – закричал негодующе его бывший начальник. – Тогда объясни, почему наши товарищи мертвы, а ты вот живехонек и не с ними рядом?
– Простите меня, – прошептал Степан погибшим, не слыша злобных выкриков Горового. – Я мог быть вместе с вами, но судьбе было угодно все повернуть по-другому.
– Все, будя ломать комедию! – крикнул Горовой. – Товарищей погрузить в свободную телегу, и в дорогу!
– А этого куда? – спросил боец, указав на Степана.
– Его веди обратно, – ухмыльнулся Горовой. – А чтобы не скучно одному ехать было, положи рядом труп Васьки Носова. Пусть позлорадствует по дороге, что убийца его отца тоже лишился жизни и в свой последний путь с ним рядом едет!
Когда загруженные телеги вереницей выезжали из усадьбы, можно было подумать, что это жители большого села переезжают вместе со всем своим добром на новое место жительства. Арестованные скопцы и бандиты строем понуро шагали следом за обозом. День был знойным и ветреным, но это не помешало жителям окрестных деревень, мимо которых следовала колонна, выбегать из своих домов, чтобы взглянуть на несчастных, молва о которых успела разнестись повсюду.
Казалось бы, Горовой выглядел триумфатором на коне, но если бы он услышал, о чем перешептываются между собой люди, если бы он мог заглянуть в их души, то услышал бы только ругательства и проклятия, посылаемые ему в спину. А скопцы шли и шли, упорно глядя в землю, и их несчастный вид вызывал у народа боль, досаду и сожаление.
На последней телеге обоза ехал Степан Калачев в «обнимку» с трупом Васьки Носова. «Какой позор! – думал он, шмыгая носом. – Всю свою сознательную жизнь честно служил стране, партии и народу, а что же из всего этого вышло? Не лучше было бы принять предложение той монашки и…»
Странная мысль вдруг обожгла мозг. Он приподнял голову, но, как ни старался, «монашки» среди арестованных так и не увидел! Не обнаружил Калачев и Яшки-хромого…
* * *
Проснулся Степан в тюремной камере. Открыв глаза, он сразу же впал в уныние. Голова оказалась забинтованной, сильно болела спина.
– Что, очухался? – вопрос прозвучал, как издевка.
У двери стоял Горовой.
– Ты зачем явился? – спросил Степан, морщась от боли.
– Тебя осмотрел доктор, пока ты был в отключке, – продолжил Горовой, будто не заметив оскорбительного выпада в свой адрес. – Жизнь твоя вне опасности…
Слушая его, Калачев дивился: тот разговаривал так, точно за минувшие дни ничего не произошло. Однако Степан не обольщался.
– Скажи правду, и я уйду, – заявил Горовой. – Мне все еще хочется знать о твоих связях с бандитами и обо всем другом, что ты выложишь мне с глазу на глаз, без протокола.
– Значит, ты хочешь дожать меня, используя то хреновое состояние, в каковом я пребываю, – превозмогая боль, рассмеялся Степан. – А что, пользуясь случаем, я, пожалуй, выскажу тебе все, что думаю… Я, следователь ОГПУ Калачев Степан Аверьянович, находясь в уме и твердой памяти, со всей ответственностью заявляю, что мой бывший непосредственный начальник Дмитрий Андреевич Горовой есть не кто иной, как продажная сволочь и законспирированный враг народа! И еще хочу заявить, что он пытается принудить меня оговорить самого себя в преступлениях, которых я не совершал. Что ты собираешься на меня повесить, сучок продажный? – Он заставил себя улыбнуться и посмотреть в напрягшееся, покрывшееся испариной лицо начальника.
– Не пытайся разозлить меня, сопляк, – хмуро пробубнил Дмитрий Андреевич, проходя от двери к кровати. – Ты ведь, конечно, догадываешься, что предстанешь перед судом, будешь осужден и расстрелян? Если ты надеешься на двадцатилетний срок и шанс на жизнь, то это зря…
Степан опять улыбнулся в ответ с безграничным спокойствием.
– Я понял, – сказал он, – ты явился, чтобы «облегчить мои страдания» или заглушить остатки собственной совести, если они у тебя еще остались и гложут твою черную душу.
Горовой погладил кобуру, из которой выглядывала рукоятка нагана:
– Ты хочешь меня вынудить пристрелить тебя, чтобы не испытывать позор и унижения в зале суда?
– Конечно, я заранее знаю, что это будет за суд и какой он вынесет приговор.
– Суд будет справедливым, у меня собраны неопровержимые доказательства твоей вины в пособничестве банде.
– Брось, не трепись, сам же знаешь, что все это чушь…
– В квартире Бурматова найдено письмо, в котором он и Теплов обвиняют тебя в связях с бандой Проньки. Что на это скажешь? – Горовой с ядовитой ухмылочкой взирал на бледное, осунувшееся лицо Калачева. – Заметь, письмо написано до того, как оперативники отправились с тобой на эту дурацкую вылазку в коммуну.
– Скажу, что это липа и подделка! Я слышал, что ты способен на такое, и теперь вот сталкиваюсь с подляной лично. – Степан старался разозлить подлеца, и у него это стало получаться. – Ты ведь прекрасно знаешь, что я не боюсь смерти, а ты… наверное, окажись на моем месте, ты бы вел себя иначе…
– Может, ты и прав, – пожал плечами Дмитрий Андреевич. – Но, к моему счастью и твоему разочарованию, каждый из нас сейчас на своем месте.
– А я верю, что и тебя ждет такая же участь, – усмехнулся Степан. – Вот только сожалею, что не доживу до торжества справедливости. А как бы мне хотелось видеть тебя трясущегося от страха перед бойцами расстрельного взвода!
