— Так вот, монсеньер, как только я узнал, что она стала любовницей короля, как только я узнал, что она обманывает не только меня, не просто влюбленного, но ее раба, не только, повторяю, меня, но вас, обожающего ее, но господина де Жуэнвиля, собиравшегося на ней жениться, но весь двор, выделявший ее на фоне этого сборища распутных и падших девиц как чистое, невинное и простодушное дитя, — когда все это открылось, монсеньер, когда я узнал, что она любовница другого мужчины…
— Не просто другого мужчины, сударь, — заявил Конде с непередаваемой интонацией, — а короля.
— Согласен, короля! Но, тем не менее, меня одолела мысль убить этого человека, не считаясь с тем, что он король.
— Черт! Мой дорогой паж, — продолжал Конде, — вы готовы впасть в смертный грех! Убить короля из-за любовного приключения! И если вас всего лишь высекли за подобную мысль, мне представляется, вам не на что жаловаться.
— О, меня высекли вовсе не за это, — заявил Мезьер.
— Так за что же? А знаете, ваша история начинает меня интересовать. Только вы не будете возражать против того, чтобы рассказывать ее на ходу: во-первых, потому, что у меня буквально затекли ноги, а во-вторых, у меня есть дело близ Гревской площади.
— Не важно, куда я направлюсь, монсеньер, — заявил молодой человек, — лишь бы подальше от Лувра.
— Прекрасно, меня это в высшей степени устраивает, — сказал принц, постукивая сапогами по мостовой. — Идите со мной, и я вас выслушаю.
Затем он с улыбкой оглядел молодого человека:
— Вот видите, как много все-таки значит общее несчастье, — объяснил он. — Вчера вы полагали, что любим я, и потому у вас возникало желание меня убить. Сегодня, когда выяснилось, что любим король, нас сблизило несчастье, и я стал поверенным ваших тайн, а поскольку вам известно, что я никогда не предаю людей, доверившихся мне, вы признались в одолевавшем вас желании убить короля. В конце концов, вы ведь его не убили, не так ли?
— Не убил; только я провел словно в лихорадке целый час у себя в комнате.
— Отлично! — пробормотал принц. — Точно так же, как и я.
— Примерно через два часа, не придя ни к какому решению, я постучался в дверь мадемуазель де Сент-Андре, чтобы упрекнуть ее в бесстыдном поведении.
— И это точно так же, как поступил я, — прошептал принц.
— Мадемуазель де Сент-Андре в своих апартаментах не было.
— А, — заметил принц, — тут сходство пропадает. Мне повезло больше, чем вам!
— Принял меня маршал. Он меня очень любил — по крайней мере, он так говорил. Увидев, до чего я бледен, он испугался.
«Что с вами, Мезьер? — спросил он. — Вы не заболели?»
«Нет, монсеньер», — отвечал я.
«В таком случае, что же вас беспокоит?»
«О монсеньер! Мое сердце переполняют горечь и ненависть!»
«Ненависть, Мезьер, и это в ваши годы? Ненависть плохо вяжется с возрастом любви».
«Монсеньер, я одержим ненавистью и хочу мстить. И я пришел спросить совета у мадемуазель де Сент-Андре».
«У моей дочери?»
«Да, но поскольку ее у себя нет…»
«Как видите…»
«То спрошу совета у вас».
«Говорите же, дитя мое».
«Монсеньер, — продолжал я, — я страстно полюбил одну молодую…»
«В добрый час, Мезьер! — рассмеялся маршал. — Расскажите же мне о вашей любви; слова любви столь же естественны для уст юношей вашего возраста, как естественно для весны, что в садах распускаются цветы. А та, кого вы так страстно любите, отвечает вам взаимностью?»
«Монсеньер, я даже не претендовал на это. Она была настолько выше меня и по рождению и по судьбе, что я лишь обожал ее от всего сердца словно божество и едва осмеливался поцеловать подол ее платья».
«Так это придворная дама?»
«Да, монсеньер», — запинаясь, ответил я.
«И я ее знаю?»
«О да!»
«Хорошо, так с чем же вы пришли, Мезьер? Ваше божество собирается выйти замуж, стать женой другого, и это вас тревожит?»
«Нет, монсеньер, — ответил я, осмелев от гнева, пробудившего во мне эти слова, — нет, женщина, которую я люблю, не собирается выходить замуж».
«А почему?» — спросил маршал, окинув меня беспокойным взглядом.
«Потому что женщина, которую я люблю, открыто стала любовницей другого».
При этих словах, в свою очередь, встревожился маршал.
Он побелел как смерть и, сделав шаг вперед, обратил ко мне тяжелый, цепкий взгляд.
«О ком вы собирались говорить?» — спросил он надломленным голосом.
«Ах, монсеньер, вы прекрасно знаете, о ком! — воскликнул я. — Лишь полагая, что в этот час вы ищете помощника для собственной мести, я собирался говорить с вами о своей».
В этот момент явился капитан гвардии.
«Молчите! — обратился ко мне маршал. — Если вам дорога жизнь — молчите!»
Затем, поскольку маршал пришел к выводу, что еще разумнее, будет, если я удалюсь, он заявил:
«Уходите!»
Я понял, или мне показалось, что я понял. Если бы с королем случилось какое-нибудь несчастье, если бы повинным в этом оказался я и если бы капитан гвардии увидел маршала разговаривающим со мной, он оказался бы скомпрометированным.
«Хорошо, монсеньер, — ответил я, — ухожу».
И я проскользнул в одну из дверей, ведущих к черному ходу, чтобы не столкнуться с капитаном гвардии ни в коридоре, ни в прихожей.
Однако, выйдя и исчезнув из поля зрения маршала, я сейчас же остановился; затем на цыпочках вернулся к двери, отворил ее и приложил ухо к портьере, единственному препятствию, не позволяющему мне видеть происходящее, но зато не мешающему слышать.
А теперь, монсеньер, судите сами, до какой степени я был потрясен и возмущен!
Оказывается, господину де Сент-Андре прислали патент на губернаторство в Лионе!
Маршал же принял должность и почести с покорностью признательного верноподданного, а офицеру было поручено сообщить о милостях, оказанных отцу любовником дочери!
Стоило тому выйти, как я одним прыжком выскочил из укрытия и встал лицом к лицу с маршалом.
Не помню, что я ему сказал, не помню, какими оскорбительными словами клеймил этого отца, торговавшего собственной дочерью, только помню, что после отчаянной схватки, когда я искал смерти, жаждал ее, меня скрутили, связали и руками лакеев позорно высекли розгами!
Сквозь слезы, а точнее, через кровавую пелену, заслонившую мне свет, я увидел маршала, смотревшего на меня из окна своих апартаментов, и тогда я дал страшную клятву: этот человек, распорядившийся высечь розгами того, кто готов был отомстить за него, — этот человек умрет только от моей руки.
Не знаю, от горя или гнева, но я погрузился в забытье.
А когда пришел в себя, то обнаружил, что свободен, и вышел из Лувра, повторяя про себя только что данную страшную клятву. Монсеньер! Монсеньер! — продолжал паж все более неистово, — не знаю, верно ли то, что я всего лишь ребенок: моя любовь и моя ненависть заставляют меня думать нечто противоположное. Но вы же мужчина, вы же принц! Так вот, я еще раз говорю вам то, что я уже сказал: маршал умрет только от моей руки́!
