Меня удивило, что у ее кровати сидел король, а больше никого не было. Он жестом показал, чтобы мы проходили, и поднялся. Мы поздоровались, кланяясь и делая реверанс.
– Миссис Саттон, – сказал король и кивнул в знак приветствия – удивительно скромный жест. – И Ник. Пойдем со мной, – обратился он к Нику, – потому что королева хочет поговорить с Верайной наедине об одной вещи, которую я полностью одобряю.
Или я должна буду наконец начать статую принца Артура, подумала я, или – упаси Господь – вырезать новую, ее болезненного младенца. А когда королева открыла глаза, я увидела, какая она бледная, и затаила дыхание.
– Верайна, еще никто не знает… но ты хорошо умеешь… хранить тайны.
Я едва могла расслышать ее слова, так слаб был произносивший их голос.
– Я больна, – продолжала она, – родильной горячкой. Я чувствую… мне сказали, я могу не поправиться.
– Но вы сильны сердцем, разумом и душой, Ваше Вели… – протестовала я, пока не увидела, что она качает головой и жестом просит наклониться над ней. Слегка опершись одной рукой на постель – простыня была влажной от пота, – я выполнила ее просьбу.
– Можно сказать, я дала тебе Николаса, – прошептала она, с трудом дыша. – А ты дала мне какой-то покой. Теперь – король согласился – ты должна будешь вырезать мою статую для похорон. Приходи каждый день, она должна быть готова скоро. И сделай меня – наконец – довольной.
Я открыла рот, чтобы возразить, затем снова закрыла. Я кивнула и продолжала кивать, пока не поняла этого, и тогда прекратила.
– А потом сделай статую моего Артура. Король – он их видел, он знает – теперь принимает их. Он заплатит тебе.
– Я сделаю это, Ваша Светлость, но бескорыстно, в знак любви.
Бледное подобие улыбки подняло уголки ее рта.
– Ах, да – любовь. Наши судьбы так различны… но мы так похожи, – сказала она и затем мгновенно уснула.
В тот момент, как я выпрямилась, король вернулся к ее постели.
– Я так и думал, что это утомит ее, но все, о чем она просит – все, что я мог сделать для нее, почти все, – я сделал. Ник, я освобождаю тебя на это время от других твоих обязанностей и прошу привозить твою жену в ее прежнее убежище, чтобы она вырезала новую восковую статую. Сделай ее прекрасной, Верайна.
– Она прекрасна, и всегда останется прекрасной, Ваше Величество, – пробормотала я, пока он провожал нас до двери.
– И вырежи ее быстро, – сказал он. – А сейчас я должен снова собрать ее врачей и придворных дам.
Я была ошеломлена, но полна решимости сделать так, чтобы моя дорогая подруга выглядела такой же красивой, как в тот день, когда сообщила мне, что снова беременна. И, когда Ник вел меня к выходу, я легонько погладила собственный живот.
Королева Елизавета Йоркская
Пока Генрих ходил вокруг, а королевские врачи занимались со мной, я то взлетала, то проваливалась, летела то вверх, то вниз. Пришел принц Генри, и я дала ему свое благословение. Его холодные губы скользнули по моей щеке, прежде чем он ушел. Генри теперь был нашей единственной надеждой на трон. Будь добрым и любящим королем, хотела я сказать ему, но не нашла сил, чтобы облечь мысль в слова. Мои милые, дорогие дочери приходили и уходили в слезах. Моя свекровь, которая теперь в действительности заправляла всем королевским курятником, пробормотала что-то вроде того, что я была хорошей женой ее сыну.
А затем, когда я закрыла глаза и снова поплыла, покрываясь потом, горя в лихорадке, архиепископ Кентерберийский – как же его зовут? – совершил последние обряды. Затем я увидела всех их снова, тех, кого так долго искала.
Моя мать плакала, но говорила, что прощает меня. Мои братья, худенькие и бледные, парили над моей кроватью на крыльях, словно ангелы. Кто убил их? Я все еще не знала этого и больше не хотела узнать. Я просто хотела быть вместе с ними. Мой отец, король Эдуард, сильный и белокурый, поднял меня, поднял, чтобы посадить перед собой на коня и поехать по улицам Лондона. Да, мы собирались купить книгу, и я была так горда быть его дочерью, принцессой. А затем… затем человек по имени Генрих Тюдор, который был нашим врагом, взял меня в свою постель, а затем была корона…
Человек, которого я не знала, держал меня за руку и плакал. Я ощутила запах ладана, а может быть, это пахли пряности или розы, белые и алые розы. Яркий свет вспыхнул у меня в мозгу, прекрасная свеча с ангелом. Я двинулась к нему и затем полетела.
Миссис Верайна Весткотт
Ее Величество, Елизавета Йоркская, умерла в свой тридцать восьмой день рождения, и весь Лондон был в трауре. Ее новорожденная дочь, Кэтрин, пережила ее на несколько дней. Король, по словам Ника, был безутешен.
Меня вызвали в Вестминстерский дворец в воскресенье, двенадцатого февраля, чтобы присмотреть за бальзамированием тела Ее Величества – другое последнее желание королевы. Королевские доктора сделали эту работу, а я, в слезах, осторожно завернула ее в пропитанную воском ткань свечной мастерской Весткоттов. Вместе с ее придворными дамами мы стояли, наблюдая, как доктора уносят тело с кровати. После того как сменили постельное белье, на кровать положили гибкое тело с восковым лицом и руками, сделанными мною. Потом оно не будет помещено на крышку затянутого черным атласом гроба, а потом рядом с ее могилой в Вестминстерском аббатстве.
Увидев, что статую положили на кровать, расправили складки бархатного платья, поправили изысканно украшенный чепчик на парике из длинных светлых волос – король нашел художника, раскрасившего щеки, губы и глаза, – я пошла по узкому коридору попрощаться с вырезанными мною статуями. Казалось, я впервые появилась здесь только вчера. Ник должен был вскоре встретиться со мною, но я выбрала момент зайти сюда и коснуться каждого лица, как я видела, касалась Елизавета Добрая, выражая свою любовь к этим своим умершим детям. Затем я повернулась и, поскольку больше не пользовалась черным ходом, ведущим к этой комнате, пошла назад к опустевшей теперь спальне королевы.
Погрузившись в воспоминания, я вздрогнула, услышав рыдания. Должно быть, кто-то пришел скорбеть у статуи королевы, значит, нужно потихоньку уйти.
Но у двери спальни я замерла. Сам король лежал, простершись на кровати рядом со статуей королевы, уткнувшись лицом в ее шею, обняв ее за талию. Мне понадобилось несколько минут, чтобы уловить смысл его несвязных слов, а когда я поняла их, то неслышно отступила к узкому коридору, откуда только что пришла.
– Прости, прости меня, дорогая, но я не мог сказать тебе – не мог, а ты была таким верным другом. Я боялся, что если ты узнаешь, то отвернешься от меня. Так было… так было, – он судорожно вздохнул, а я стояла в тени коридора, – так уж случилось.
О чем он говорит? Я боялась, что знаю, о чем.
– Я был причиной этого, но здесь нет моей вины, – рыдал он. – Я … Я однажды сказал вслух в присутствии некоторых верных мне людей, что мой путь к трону был бы чище и быстрее, если бы принцы исчезли из Тауэра. Я не имел в виду того, что случилось. Это было… это было как когда король Генрих II сказал своим рыцарям: «Кто избавит меня от этого буйного священника?» – и они пошли и убили архиепископа Бекета! Я уничтожил убийц твоих братьев по сфабрикованным обвинениям, поэтому я один знал… знал все эти годы!
Ноги у меня подкашивались. Король исповедовался в том, что он – пусть косвенно – послужил причиной убийства братьев королевы! Но публично он утверждал, что в этом виноват ее жестокий дядя, Ричард Йоркский, который хотел убрать эту помеху и приказал убить мальчиков. Тиррелл был обвинен, а Ловелл, должно быть, узнал или угадал правду и хотел рассказать ее королеве, чтобы она возненавидела своего мужа, отвернулась от него.
Я слышала, как Генрих VII, король всей Англии, рыдал, слышала его бессвязное бормотание. На цыпочках я вернулась в ту маленькую комнату, где иногда мне бывало так тяжко, когда я работала. Хотя мне помогало присутствие Ника. Ник всегда помогал мне. Следует ли рассказать ему то, что я услышала, или это уничтожит его преданность королю? И сможет ли признание Его Величества холодной восковой статуе его умершей королевы облегчить его горе и вину?
