— Слышал, слышал. — расплылся в улыбке воевода. — И тебе довелось участвовать в энтом сражении?
— Конечно! — медаль даже показал золотую. — Самим царем выдана. — приврал малость. Царь пожаловал всем офицерам, но раздавал-то не сам.
— Ух, ты. А что и самого государя видал, капитан. — поинтересовался воевода, разглядывая награду.
— Сколько раз! И видел, и слышал. Да мы с другом моим, почитай с самого начала войны подле государя нашего обитали завсегда. И помимо энтой медали и другие имели. Только ранило его под Калишем, говорят, ныне он у вас служит? — схитрил Андрей.
— Это что ж за герой такой? — удивился Михеев.
— Да, капитан Петр Суздальцев. Друг мой! — Воевода нахмурился. — Аль не слыхали?
— Слыхал, слыхал. — замахал руками.
— Что так? — продолжал разыгрывать Сафонов.
— В тюрьме он ныне! — выдавил из себя Михеев.
— Кто? Петр? Да за что? Да его сам царь знает! — почти выкрикнул Андрей.
— Тише ты! — воевода даже оглянулся. Ох, и времечко! Почти на шепот перешел — Думаю, обойдется все. Поклеп на него был. Да поклепщик Богу душу отдал. Правда, сознаться успел перед смертью в злодействе своем.
— Так чего ж держите? В тюрьме-то? — не понимал Андрей.
— Не спеши, капитан! — недовольно поморщился воевода, — то дело государево, серьезное. Ждем ответа нужного. Коль все подтвердиться, непременно выпустим.
— Да я ручаюсь за него! — воскликнул Сафонов.
— Да погоди ты ручаться, капитан! — строго осадил его воевода. — Ишь, какой быстрый. Сказано тебе, обожди. Тебе что поручено было? Пленных караулить? Вот и сполняй свое. А мы свое!
— А повидать его можно? — тихо спросил Андрей.
— Повидать… — задумался. А что с него убудет? А если…мысль мелькнула, там все-таки нечисто дело. Да нет, — отогнал, — откуда? Этот с армии прибыл. — Да, можно! — разрешил Михеев.
Провели Сафонова в темницы карачевские. Холодом каменным пахнуло в лицо. Поежился, вспомнил, как сам сидел в мешке каменном. Растворили дверь железную. А там Петр! Обнялись, расцеловались.
— Похудел, похудел ты брат! — все разглядывал его Андрей.
— Ничего, мясо нарастет! — шутил Петр. — Да и ты, жиром не зарос.
— Откуда, месяц за королем шведским гонялись, после виктории полтавской. Да ладно, что обо мне-то говорить. Ты-то как здесь?
— Брось! Пустое это! Выберусь. Ты слушай внимательно. Наташа твоя здесь!
— Где здесь? — обомлел от ужаса Сафонов. — В тюрьме?
— Да нет, брат! — успокаивал его Петр. — Рядом. Под Карачевым. Деревенька та есть — Бабинка. Там она. Я ее туда спрятал.
— Господи! — Андрей не верил счастью. — А как? Как вышло-то? Ты, она…
— После. Ее найди и увози отсель, не мешкая. В большой она опасности.
— А?
— Увози скорее! — Петр твердо сжал Сафонова за плечи. — Ждет она тебя! Все это время ждала.
— Куда увозить-то?
— А куда идете?
— В Москву.
— Вот в Москву и увози покудова. К отцу моему. Заодно и поклон передашь. Только не говори, где свиделись. Обещай! — Андрей кивнул:
— А ты?
— Не обо мне сей час речь. О ней! Об Анне!
— Почему об Анне? О какой Анне? — не понял Андрей.
— О Наташе! Оговорился я. — усмехнулся невесело Суздальцев.
— Чего-то я не понимаю. — в глаза смотрел ему Сафонов.
— Нечего тут понимать, Андрей, найди ее, она тебе все расскажет. Я ее знал, как Анну, полюбил сильно, — опустил голову Петр, — только она тебя любит, верна и ждет. Потому что она не Анна, а Наташа! Ступай к ней, — оттолкнул слегка, — поторопись. Она все расскажет. — добавил, видя, что Андрей пытается рот открыть, продолжить расспросы. — И еще! И сам запомни, и ей скажи. Она должна навсегда быть теперь Анной! Этим вы и меня спасете. Ступай! Ступай! — подталкивал уже к выходу Андрея.
Обнялись на пороге темницы:
— Свидимся, брат!
— Я вытащу тебя отсюда, Петр. Опять в полк определим. Служить будем дальше. Государю и Отечеству. Мы ж слуги государевы с тобой! — крикнул Андрей на прощанье.
Из темницы выскочил и на конь. Спросил у встречных, как на Бабинку проехать. Один, другой не знали, а купец брянский подсказал.
— Той дорогой держись, прям на нее и выскочишь.
— А далеко? — себя сдерживая спросил напоследок.
— Да, не-а. Верст с десяток, может меньше. Не считал я. — Хлестнул коня, помчались.
Ох, и радости было! Нацеловаться не могли. Всю ночь просидели, проговорили, да миловались. И поплакала Наташа, про родителей покойных рассказывая, И про бумагу ту, где прописана она теперь Анной Сергеевной Арсеньевой, поведала. И про встречу с Петром.
— Знать суждены мы друг другу, раз Господь хранил нас все это время. — прошептал Андрей, целуя макушку русую.
— А что ж теперь-то, Андрюшенька, делать-то будем? А, мой миленький?
— А теперь… теперь ты, Наташа, Анной будешь, дочерью дворянской. Поженимся, обвенчаемся, и со мной поедешь. Куда меня пошлют, туда и ты. Согласна?
— Согласна! — кивнула счастливая. — С тобой, хоть на край света!
— На край, да не край, но на войну-то точно! И в деревню, к матушке, нельзя тебе возвращаться, моя лапушка. Хоть и не женское дело на войне бывать, ну да выхода иного нет у нас. Теперь я все понял, почему Петр сказал мне увозить тебя скорее отсюда. В опасности ты, любушка! Теперь сделаем так. Я вернусь в Карачев, выступим оттуда дня через два. Ты покамесь здесь останешься. Как пойдем, а идти нам на Москву велено, там празднества большие будут, я за тобой приеду сразу, возьму телегу и с собой повезу. В Москву поедешь. Там у отца Петрова поживешь. Дале видно будет. Все поняла? — спросил шутливо строго.
— Ах, милый! — на шею бросилась.
Подьячий севский Тихон Страхов ту бумагу делал отцу Сергию.
— Эк, напасть, и что там приключилось? — растерялся подьячий, запрос получив из Карачева. Вспомнил сразу священника старого из деревни Семеновки, куда они ездили раскольника того беглого вязать. А вдруг связь какая? Да, нет! Быть не может! Поп помер задолго до этого. Что делать-то? Бумагу он писал. Если она есть, то не откажешься. А, махнул, сочиню следующее:
— Бымага сия выдавалась мною, подьячим Страховым. Подлинность оной могу удостоверить токмо при личном зрении ея. — и подписался. Будь, что будет!
А больше и не надобно было воеводе Михееву. Прочел и приказал привести к себе капитана Суздальцева.
— Все, капитан. Бумага у той девки подлинная, вот — показал — подьячий из Севска пишет. Отсюда следует, что поклеп с тебя снят и ты отныне свободен. Рад за тебя. Дай-ка обниму и расцелую!
