— Почему ты оставил мэтра одного? — спросил он, от гнева едва выговаривая слова. — Разве я не сказал тебе возвращаться к нему и быть с ним рядом? Почему ты меня не послушал? Где, черт возьми, тебя носило?
Андреас хотел оттолкнуть его, но без успеха.
— Оставь! — крикнул он, наконец. — Тебя тоже не было рядом!
— Не я зовусь его учеником, — прорычал пикардиец. — Не я поклялся заботиться о нем, как о родном отце.
— Конечно, не ты, — сказал Андреас с горечью. — Был ли в мире человек, которого ты мог бы назвать отцом и о котором заботился бы с сыновней любовью?
— Нет, не было, — ответил Ренье. — Но не меня назовут худшим из сыновей и никудышным помощником. Мэтр Виллем сделал для тебя так много, а ты даже не смог уберечь от позора его старость! Ты лишил его честной и чистой кончины и привел умирать сюда — в выгребную яму!
— Неправда! — крикнул философ. — В этом нет моей вины!
— Но ты виноват сто крат сильнее, если позволил этому случиться!
— Замолчи… — Андреас побелел и без сил опустился на пол. Тяжело дыша, Ренье смотрел на него сверху вниз.
— Ну, довольно, — сказал он потом. — Разговорами дела не поправишь. Мэтру не место здесь, надо найти ему пристанище как можно скорее.
Андреас закрыл лицо дрожащими руками.
— Горожан лечат в другом здании: для больных там есть отдельные комнаты, чистое белье, хорошая еда и уход. Но туда отправляют лишь тех, кто делает взносы на больницу.
— Еще день, и я устроил бы мэтра во дворце и привел бы к нему епископского лекаря, — с досадой произнес пикардиец.
Закончившие работу бегинки принялись выносить тазы и ведра на улицу. Одна из них, чуть помедлив, приблизилась к Ренье. Она была невысокого роста, немолодая и полная, с бледным круглым и благообразным лицом. От нее пахло уксусом — рукава серого платья пропитались им до локтей, и кожа на пухлых руках покраснела и растрескалась. Вид у бегинки был смущенный, но глаза из-под низко опущенного покрывала глядели холодно и ясно.
Она сказала:
— Простите, господа, я слышала ваш разговор. Кажется, через меня Господь желает разрешить ваши трудности.
— Как же, сестра? — спросил Ренье, а Андреас с надеждой поднял голову.
— Меня зовут Хеди Филипсен, моя сестра недавно умерла и оставила мне дом неподалеку, на Монастырской улице. Дом небольшой, кухня да комната, в нем живем мы со служанкой Сарой. Но есть еще пристройка — там сухо и воздух хороший. Лучшего места для больного не найдешь. Если господа не пожалеют полмарки в неделю, я охотно возьму мэтра к себе и стану заботиться о нем.
— Благослови тебя Бог, добрая женщина, — сказал Ренье. — Иного и не нужно. Деньги у тебя будут, но мэтра нужно перенести сейчас, пока его совсем не уморили.
— Если дадите какой угодно залог… — заметила бегинка, но пикардиец тотчас прервал:
— Вот залог, лучше некуда, — сказал он, указав на старика. — Его жизнь тому порукой. Поверь, госпожа Хеди, она для нас драгоценна.
— Господь свидетель, — подумав, согласилась бегинка, — пусть так и будет. Но прежде назовите мне ваши имена.
Пикардиец сказал:
— Я Ренье из Лёвена, это мой брат Андреас, а мэтра зовут Виллем Руфус из Гейдельберга.
— Далеко забрался бедняга, чтобы умереть, — заметила бегинка.
— Не умрет, — возразил Ренье. — И в этом ты ему поможешь.
Он взял старика на руки, как ребенка, и с ним покинул больницу, а госпожа Хеди указывала дорогу.
Дом на Монастырской улице оказался такой, как она сказала: плющ и дикий виноград увивали его стены, а у крыльца рос жасминовый куст. Внутри было пустовато, но чисто; опрятная служанка, похожая на госпожу возрастом и статью, выглянула из кухни и поклонилась им. Вместе с бегинкой они отнесли в пристройку толстый соломенный тюфяк и положили на козлы. Кроме них и прикрытого доской бочонка, здесь ничего не было; повсюду на стенах висели деревянные таблички с цитатами из Священного Писания.
Устроив старика как должно, Ренье вместе с госпожой Хеди вышли во двор. Там он отдал ей свою последнюю серебряную монету и сказал:
— Смотри за ним хорошо, сестра, а мы в долгу не останемся.
— Дева Мария да утешит вас своей милостью, — ответила бегинка. — Молитесь ей о здоровье мэтра, а уж я сделаю все, что нужно.
— Только не пускай к нему цирюльников с их тазами и бритвами.
— По моему опыту, — сказала госпожа Хеди, — пускать кровь более не требуется. Болезнь мэтра вызвана избытком флегмы, а от него хорошо помогает вареный с медом иссоп и сытная мясная пища.
— Брат Андреас лечил мэтра порошком из бычьей желчи, — сказал Ренье, и бегинка кивнула:
— Флегма делает тело холодным и влажным, желчь, напротив, согревает и сушит. Польза тут несомненна.
Пикардиец вернулся в пристройку и увидел, что Виллем Руфус открыл глаза, а Андреас склонился над ним и зовет по имени. Понемногу взгляд старика прояснился, и он узнал обоих.
— В ваших краях говорят: Tanz vor dem Tode ist nicht in der Mode[58], — сказал ему Ренье. — Но сегодня, мэтр Виллем, вы заставили попрыгать нас.
Старый философ улыбнулся. Госпожа Хеди пощупала его пульс и осталась довольна; она спросила, не чувствует ли он боли в затылке и ребрах, и Виллем покачал головой. Потом она ушла, чтобы приготовить иссопный отвар, а Ренье, пересыпая речь шутками, рассказал старику о том, что случилось. Под конец он произнес с насмешкой:
— Я так расхвалил вас епископу, что теперь не знаю, как быть. Без вашей почтенной персоны он не станет меня слушать, а если станет, что я скажу ему, когда речь зайдет о Делании?
— Я пойду с тобой вместо учителя, — сказал вдруг Андреас.
Ренье взглянул на него, потом на старика и увидел в глазах того глубокую печаль.
— Но почему? — спросил он приятеля. — Разве по правилу Альберта Великого философ не должен избегать связи с князьями?
— Суфлеры приходят к князьям ради выгоды, а я ищу не этого, — ответил Андреас.
— Зачем тогда идешь?
— Это мое дело, — сказал Андреас.
Тут Виллем Руфус сделал знак пикардийцу приблизиться.
— Aufgeschoben ist nicht aufgehoben[59], — шепнул он, — возьми его с собой.
Как был ни тих его голос, а ученик услышал и опустился перед учителем на колени.
— Вы знаете, для чего я иду туда? — спросил он.
Виллем кивнул.
— И вы отпускаете меня?
Старик кивнул снова.
— Благословите, отец мой, — сказал Андреас, склоняя голову.
Виллем с любовью коснулся его холодного лба:
— Иди, сын мой, Андреас, Господь да будет тебе защитой. Не закрывай глаза страху, ибо сердцу нашему суждено пребывать в тревоге, пока мы не возвратимся к Нему. Но сомнения отбрось и делай, что должно. В Делании твое спасение… — Старик закрыл глаза и бессильно откинулся на подушку.
